Дознание

Если бы он встретил других людей, наверняка было бы сложнее получить эти сведения. Может быть, пытались бы лавировать, идти на всяческие ухищрения, чтобы потом в конце концов все-таки рассказать истину.

Сизиков и Ламанов — из другой категории людей, из тех, которые лицемерие считают унизительным. Сказал ли хоть полслова неправды майор Сизиков в недавнем разговоре? Нет, не сказал. Он говорил только то, что было, только то, что думал сам. Другое дело, если в чем-то он заблуждался.

Вот и Леша Ламанов будет сейчас говорить только правду. И его слова, пожалуй, не разойдутся с Сизиковскими.

Хабалов не вызывал его, не приглашал Ламанов пришел сам. Постучался, как-то боком протиснулся в дверь и теперь вот сидел на стуле, хмуро разглядывая оранжевые полосы на ковровой дорожке. Из-под наглаженных брюк неуклюже торчали новенькие ненадеванные ботинки сорок третьего размера. Леша был широк в кости, по-крестьянски длиннорук и ногаст.

— Успел переодеться? — спросил Хабалов.

— Ага, — буркнул Ламанов, не подымая головы. — Полевая амуниция не просохла как следует. Так я решил…

— Правильно решил, — сказал Хабалов. — А то и простудиться недолго.

Зачем он пришел? В сущности, и говорить-то не о чем. Насчет пусковой установки все предельно ясно, выяснилась и степень виновности капитана Ламанова. Не может быть, чтобы он пришел оправдываться. Значит, о чем-то хочет сообщить. Так ведь не скажет, пока не вытянешь из него. Будет сидеть и сопеть, играть в молчанку.

Его надо было встряхнуть, сказать что-нибудь такое, что не понравилось бы, удивило или даже разозлило.

— Зачем ты повернул колонну с того берега? Раз переправился, надо было действовать до конца.

Ламанов поднял голову, тяжелым взглядом окинул Хабалова. Потом скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула, приняв независимую и даже вызывающую позу.

— Для меня слово командира — закон.

«Ага, все-таки взъерошился! — удовлетворенно отметил Хабалов. — Уже хорошо. Поглядим, что будет дальше».

— Слово? Значит, он тебе приказал вернуться?

— Не утрируй, Андреич. Не приказывал он мне, а только выразил неодобрение. Тут ни в чем его вины нет.

— А ну вас ко всем чертям! — неожиданно вспылил Хабалов. — Что вы мне оба голову морочите? Что вы казуистикой занимаетесь? Он не виноват! Подумаешь, благородных рыцарей разыгрывают!

Несдержанность — всегда повод для ответной неприязни, Хабалов отчасти и рассчитывал на это, однако, как говорят радиокомментаторы, «действительность превзошла ожидание». Хабалову даже показалось, что короткие жесткие волосы Ламанова ощетинились.

— Ну, ну! — примирительно сказал Хабалов. — Сядь, успокойся.

— Я сяду, — глухо выдохнул Ламанов. — Сяду. Но если ты еще что-нибудь скажешь про Митю — я за себя не ручаюсь. Ты ведь меня знаешь.

— Знаю. И удивляюсь: ты всегда любил правду.

— Я и сейчас такой.

— Правда — это факты. А ты прешь против фактов.

— Какие факты? Где они? А если и есть, что они говорят против Мити? — снова вскинулся Ламанов. И теперь уже было видно, что он окончательно «завелся». — Да и вообще что ты, штабной службист, знаешь о Сизикове? Ты сидел в теплом своем отделе, подложив под зад поролоновую подкладку, когда мы с Митей в сорокаградусные морозы осваивали новую систему под Липянкой, долбили землю вместе с солдатами, заливали бетон в стены бункеров и капониров, тянули в метель кабели. А кто в части первым вводил новшества в боевой работе, кто перестроил компоновку командного пункта, применил стеклографную фиксацию целей на экране ВИКО, кто первый разработал метод противоракетного маневра? Может быть, не Сизиков? Молчишь? А теперь при первом же ЧП некоторые завистники спешат навалиться на него, схватить за горло. Так не он в этом виноват, понимаешь, не он! А я. Вот меня и судите, наказывайте…

— Давай, давай, Леша, — тихо сказал Хабалов. — Выступай.

— Дай закурить… — попросил Даманов.

Хабалов с интересом наблюдал за тем, как затягивается Ламанов сигаретой, морщится от дыма, вытирая слезы коричневым кулаком.

— Ну и какой же вывод из твоей речи?

— Не нам его судить, Андреевич. Митя — редкий талант. Взгляни: много ли вокруг командиров, равных ему? Его поддерживать надо, а не шпынять.

— Правильно. И я «за». Но только поддерживать — это не значит высвечивать ореол над головой. Человек ведь нуждается не столько в добром, сколько в правдивом слове. Это древняя истина. Вот тебе, правдолюбу, казалось бы, и карты в руки: увидел — подскажи ему как другу. Но ты оказался не на высоте.

— Что ты имеешь в виду?

— Да вот хотя бы его ошибку с определением срока марша. Он сам признал эту вину. А ты отрицаешь. И мне твоя позиция не ясна.

— Да, он завысил расчетное время. Ну и что? Если хочешь знать, у нас были случаи, когда мы в таких же ночных маршах намного перекрывали дневные нормативы.

Даже если предположить, что, узнай вот сейчас Леша Ламанов все, что думает о нем Сизиков, все равно это не поколебало бы его отношения к Дмитрию Ивановичу, суровому и талантливому другу. Потому что под всем этим — прочная основа, годами возводимая самим Ламановым. Она была и осталась.