– Если наши солдаты осеменяют ведьм… – задумчиво начинает Ланда. – Куда катится мир? – Он раздражен. Всякий раз, когда перед ним предстает язычник, только и жди беды: серной вони, бессонных ночей и убежденности, что предстоящий труд безмерно велик и никогда не будет завершен.
– Это как пытаться вырывать зубы акуле, – говорит Мелькор, словно прочитав его мысли. – Всякий раз на месте старых вырастают новые, еще более острые.
Ланда глядит из окна во двор, где повешены за шею двенадцать индейцев. Несмотря на палящее солнце, день – хмурый. Жар и свет только усугубляют дурное расположение духа. Дорога в Мани, как и все дороги в провинции, усеяна человеческими костями; даже после тщательной стирки к сутане льнет зловоние смерти. «Это смрад моей собственной кончины, – думает он,
– сотворенный ради моего смирения». Простившись с Мелькором, Ланда надевает широкополую шляпу и выходит на улицу.И вот что странно, унизительно и ужасно: всякий раз, когда инквизитор идет по улицам Мани, вокруг него, словно соткавшись из воздуха, возникает множество безголосых короткошерстых собачонок. «И что их в нем привлекает?»
– Это вопрос к Comite?
– Нет! Его задает себе сам Ланда.
– <Из зала:> Он же францисканец! Завонялся совсем!
* * *
<Веерщица оборачивается. Крикун встает на скамью и запевает:>
Поскольку он монахом был,Кое-что ниже пояса он не мыл.Что душа его чиста – это ложь.Как и то, что под рясою то ж.[34]– Довольно. Продолжим дознание, граждане! Читай.
– <Как только зал умолкает, она возобновляет чтение:>