Дознание... Роман о маркизе де Саде

(РД): Мой отец обладал выдающимся умом и не менее выдающейся библиотекой и обоими поделился со мной. До «Жюстины» он давал мне читать Сартра, а также «Скромное предложение» Свифта. «Жюстину» я прочла как философский роман, а также как сатиру. Давая мне «Жюстину», отец признавал, что я стала мыслящей и сексуально раскрепощенной женщиной. Это доверие было величайшим подарком, какой он мне сделал.

Я с детства интересовалась вопросами этики. У Сартра я почерпнула мысль о том, что свобода и ответственность неразрывно связаны друг с другом. Де Сад и Сартр ставят перед читателем одну и ту же дилемму: если мы живем в безбожном мире, то как нам себя вести? Каждый по-своему, оба писателя показывают, что нравственная пустота ведет не к свободе, а к кошмару и смерти.

(СТ): Поэтому «Дознание веерщицы» не столько исторический роман, сколько роман об идеях де Сада?

(РД): Как вы знаете, есть множество способов интерпретировать историю. Несмотря на то что мой роман основывается на исторических реалиях и тщательном изучении материала, он не маскируется под историю как таковую. Напротив, в нем выведена возможная реальность, параллельная реальность, в которой идеи действительно можно исследовать.

(СТ): В одном из своих эссе вы описали, как живший в XVIII столетии физик Роберт Хук, глядя в микроскоп, зарисовывает невероятно увеличенную блоху. То же делает для нас и де Сад? Показывает нам порок с большой буквы?

(РД): Когда веерщица читает де Сада в первый раз, она приходит в ужас и с отвращением от него отворачивается. Но потом она осознает, что его виденье ада в действительности виденье опасностей, которые грозят всем нам. Она решает, что для того, чтобы выжить, необходимо «посмотреть в лицо тигру». Сама я считаю, что если мы решимся присмотреться к гипотетической реальности де Сада внутри каждого из нас, у нас появится шанс выжить. Что если бы мы внимательно прочли де Сада, то, возможно, были бы готовы к возможности холокоста и сумели бы вовремя его предотвратить.

(СТ): Как рисунки Хука, ваша книга также завязана на пристальный взгляд, или, точнее, воображение.

(РД): Я не только писательница, но и художница и поэтому много времени провожу, разглядывая то, что меня окружает: предметы, ландшафты, картины, лица людей. Поскольку напряженное разглядывание ведет к напряженным размышлениям, мой слог всегда опирается на зрение.

Помню, в возрасте шести лет я нашла замечательное синее яйцо малиновки и положила его в коробочку с ваткой. Каждое утро я бегала посмотреть, не вылупился ли из него кто-нибудь за ночь. Однажды утром оно исчезло. У моих родителей накануне была вечеринка, и мама показала яйцо гостям, чтобы их развлечь. Кто-то шутки ради раздавил его между ладоней. В этом яйце для меня заключался огромный смысл: оно воплощало жизнь, дикую природу и красоту. Думаю, в то утро я начала задумываться о нравственности.

В «Дознании веерщицы» веер – могущественная сила, пронизывающая всю книгу, и не только потому, что книга посвящена веерщице, но и потому что она посвящена сексуальности и раздумью: открытию и закрытию тел и умов. Подобно уму и человеческому телу, веер очень хрупок. Как вам известно, открывать себя миру рискованно. Так же рискованно, как и необходимо. Жизненно необходимо.

Могу добавить, что огромной силой обладают также книги, к которым мы возвращаемся по многу раз. Их сюжеты, описанные в них предметы расцвечивают и слова автора, и наши собственные воспоминания. Тут мне приходит на ум магическая книга «Десять тысяч вещей» Мари Дермю.

(СТ): Значит, повествование вы рассматриваете как некий шкафчик, в котором хранятся те или иные предметы?

(РД): Думаю, романы сродни первым «кабинетам диковин», набитым вещами, которые показались коллекционеру занимательными, но остаются разрозненными. Забавного вида рог может лежать на полке рядом с диковинным древесным наростом, двуглавой змеей в бутылке, любопытной вышивкой, редкой раковиной. И все же это странное собрание может многое рассказать о мире, пусть только о том, что творится в душе коллекционера!

(СТ): В качестве аналогии мне приходит на ум одно место из Данте, где логика тоже ассоциативная, а не рациональная: Господь в его хрустальной сфере выступает как отражение Сатаны, его негатив. Один – антипод и пародия другого, но, как в ваших романах, персонажам иногда зачастую трудно определить, где добро, а где зло.

(РД): Де Сад зачастую пародия на самого себя, и именно эта «отстраненность» и делает его в конечном итоге человечным. В своих мечтах он – монстр, а в жизни – недотепа, атеист, которому, чтобы получать удовольствие в постели, необходимы всевозможные католические нараферналии. Однако он мечтает о свободе, и в основе моей книги «противостояние» Сада и епископа Ланды, человека в самом деле уничтожившего целый мир: кто истинный монстр?