Дозор. Питерские тени...

Антонов был полностью согласен с последним пожеланием собственного внутреннего голоса. Поэтому он выбрался из постели, сделал, разминая тело, отвыкшее от физических нагрузок, несколько десятков наклонов-приседаний, после чего отправился на поиски медсестры.

Поначалу Нелли Степановна рассердилась и тут же принялась демонстрировать все достоинства-особенности своего командирского, хорошо-поставленного голоса. Но вскоре, под напором изысканных комплиментов и отборного армейского юмора, она сдалась, выдала сигарету, зажигалку, пепельницу и разрешила пройти на балкон.

Дождик перестал. Августовское светло-жёлтое солнышко, робко проглядывая сквозь низкие серые облака, радовало теплом и нежностью. На востоке – над тёмно-зелёной полосой леса – виднелся серо-серебристый краюшек Финского залива. В густых ветвях столетних, изломанных зимними ветрами сосен беззаботно перекликались бойкие синички.

Григорий, покончив за пару минут с сигаретой, поместил окурок в массивную хрустальную пепельницу, но с балкона не ушёл.

Стоял, небрежно опираясь на металлические перила, и, пристально вглядываясь вдаль, нашептывал:

Не было печали – у гусара.
А природа капала – дождём.
Свечка – одиноко – догорала
Грустным и тоскливым – сентябрём.

Постоялый двор, забытый Богом.

Чу, хмельная песня ямщика.
Рядом вьётся – мокрая дорога.
И дорога эта – не легка.

Тихий скрип, остановились кони.

Скрип дверной, и в зал вошла – Она.
Сердце убежало, не догонишь.
Всё вокруг – зелёные глаза.

Всё вокруг – лишь милая улыбка.

Нежное, прекрасное лицо.
А на пальчике – таинственно и зыбко
Тлеет – обручальное кольцо.

Лишь война – теперь – поправит случай.

Может, её мужа – там – убьют?
А иначе – удавиться лучше.
Лучше – застрелиться прямо тут.

Свечка – одиноко – догорала.

А природа – капала дождём.
Не было печали – у гусара.
Грустным и тоскливым сентябрём.

Не было печали – у гусара.

Грустным и тоскливым сентябрём…

«В данном конкретном случае, слава Богу, обручальное колечко на тоненьком пальчике отсутствует», – скрупулёзно уточнил мрачный внутренний голос. – «Но от этого, братец, ни на йоту не легче…. Помнишь, о чём беседовали-говорили между собой Шеф и Северина? Ну, там, на борту старенькой баржи «Афродита», когда ты валялся в полубессознательном состоянии, контуженный гранатным взрывом? Мол: – «Какой из Гришки Антонова – полноценный глава семьи? Во-первых, не добытчик. Во-вторых, законченный минималист и отъявленный пофигист. Квартира – мрак полный и несимпатичный. Там ремонта, такое впечатление, никогда не делали. Похоже, что наш Гриня и гвоздя в стенку забить не сможет, пальца себе при этом не отбив…. А, дети? Их же надо воспитывать. Причём, желательно, личным примером. Чему хорошему Дашку, и без того имеющую бунтарские наклонности, может научить идейный раздолбай?»…. Как-то примерно так они выражались. Причём, сугубо по делу. То бишь, правдиво, доходчиво и конкретно…. Вот, сам прикинь. Какая польза может быть от тебя на ферме? Боюсь, что, наоборот, сплошной и непоправимый вред. Руки-то растут из задницы. А как тебе – стать отцом двенадцатилетней дочери? К тому же ужасно-деловой, активной и умненькой? Молчишь? То-то же…. Ещё кавказский овчар имеет место быть. Бедная собачка. Ты же, ухарь отвязанный, её до полусмерти напугаешь. И лаять – без заиканья – разучится…. Что делать? Что делать? Что делать? Не знаю, честное слово. Пивка бы глотнуть. Типа – для повышения эффективности мыслительного процесса…».

Распахнулась балконная дверь.

– Больной Антонов, заканчивайте принимать кислородно-никотиновые процедуры, – велел командный голос Нелли Степановны. – Во-первых, можете простудиться и заработать насморк. Во-вторых, к вам пришёл новый посетитель…. Попрошу на выход!

В комнате, оборудованной под больничную палату, его ждал Поэт.

– Здрасте, дядя Гриша! – торопливо поднялся со стула Димка. – Хорошо выглядите. Сразу видно, что пошли на поправку.

– Рад встрече, – приветливо улыбнулся Антонов. – Давай-ка, пожму твою мужественную лапу. И заканчивай, пожалуйста, «выкать». Чай, не графья потомственные…. Присаживайся. Поболтаем.