– Ребята, а что мы с найденным будем делать? Не сопрем же? Так какого фига мы суетимся? – опомнился Вовка.
Все приуныли. Но поскольку оставалось время и немного энтузиазма, поперлись на чердак. Пока Борька ползал по паутинным углам, Арсений обнаружил коричневый чемодан со старыми фотографиями и письмами в потертых конвертах и решил их рассмотреть.
– Ни одного знакомого лица.
– Ну и рожи! – Вовка поразился, насколько изменились люди за последние лет сто.
На карточке в шеренгу выстроились скорбные настороженные личности всевозможных возрастов, а перед ними – открытый гроб с покойником и почему-то часть лошадиной задницы с хвостом. Люди в шеренге казались грязными, потому что фотокарточка успела порядком выцвести. А у покойника было вполне себе умиротворенное, довольное сложившимися обстоятельствами лицо.
– Сейчас все гораздо красивее, – согласился Арсений, вглядевшись в кошмарного бородача в центре скорбящих.
– А вот эта мадам очень даже ничего. – Вовке досталась совсем другая фотокарточка.
С пожелтевшего картонного фото на них смотрела молодая девушка.
– Артистка какая-то, – предположил Борька, отряхивая коленки.
– Щас я вам такую артистку покажу!
Ребятам было видно только верхнюю половину разъяренной бабки, стоящей на лестнице. Вовка охнул и ногой захлопнул чемодан, стукнув Арсения по пальцам. От боли Арсений дернулся и зацепился штаниной за замок чемодана. Падали они кубарем. Первым спикировал Вовка, потом – чемодан с Арсением, а сверху – Борька. Который не вовремя споткнулся.
Хитрая бабка увернулась, и вся эта куча-мала шмякнулась с лестницы. Вдогонку попадали фотографии. Они громко шлепались на ступеньки, изображая аплодисменты.
– И чтоб духу вашего тут больше не было! Засранцы! А тебе, внучек, я щас всыплю по первое число, чтоб неповадно было в мою комнату лазить!
Удирали в такой спешке, что одевались уже на улице. Впопыхах Арсений выскочил вслед за товарищами.
– Ни фига се, погуляли, – напоследок заявил Борька.
– Культурно время провели, – смысла фразы не понял никто, но Вовке она казалась многозначительной.
– Ну, мы пошли? – сочувственно спросил Борька, догадываясь, что ждет друга после их ухода.
Закрывая за собой калитку, друзья обернулись, чтобы помахать на прощание. И ушли, громко обсуждая происшедшее. Арсений издал долгий горестный вздох. Пора было сдаваться на милость победителя.
– Бабушка, ты не сердишься? – осторожно заглядывая на кухню, спросил Арсений.
– Неееет. Не сержусь! – мышиным визгом пропищала бабка и внезапным броском повалила внука на пол. – Вот тебе, получай, угощайся!
– Ты что, совсем сдурела?! Больно же!
Арсений еле уворачивался от ремня, который со свистом бил по его заднице. Вырваться не удавалось. Бабка со знанием дела захватом матерого омоновца вывернула внукову руку и едва не выдернула ее из плеча.
– Я больше не буду!
– Знаю. Не будешь! Как еще раз в комнату полезете – неделю ссаться будете. А тебе лично я такую порчу напущу – мало не покажется. Ирод! Фашист эсэсовский. Надо же – додумался, по чужим комнатам шарить. Голодный? Разутый? Надеть нечего? Так какого хрена грабить собрался?
Постанывая от веса бабки, Арсений пытался сообразить, к чему приведет эта яростная атака. Или она сейчас снова за ремень возьмется, или поругает и успокоится? Лучше бы угомонилась. Скрючившись на полу за табуретом, он старался не шевелиться. Как насекомое, которое, прикидываясь дохляком, таким способом обманывает врагов, чтобы не сожрали.
– Притих? Ворюга! И друзья твои такие же! Чтоб вас хорек понюхал!
Арсений проникся абсурдностью угрозы, не выдержал и захихикал.
– Че ржешь-то, убогий? Смешно ему! Щас как тресну по башке твоей дурной.
Но азарт уже угас, и бабка ушла прятать ремень, ворча и выкрикивая лозунги про поганого внука.
Из случившегося Арсений сделал два вывода. Во-первых, бабка здоровая как лошадь. И, во-вторых, не стоит вестись на Борькины подначки. Была мысль пережить грозное бабкино молчание у родителей. Но Арсений не струсил и остался жить у бабки. Он перестал считать родительскую квартиру своей. Там его ничего не грело. И он был почти уверен, что родители нечасто вспоминали о сыне.