Драйв

Мистер Смит, решил Гонщик, опять на работе, а миссис Смит на одном из своих бесконечных собраний: в церкви, в школьной администрации, в местных благотворительных обществах.

Он остановился перед входом.

Соседи наверняка выглядывают в окна, раздвигают жалюзи, гадая, что могло привести хозяина классического «шевроле-корвет-стингрей» к Смитам.

Все они видели, как из машины вышел молодой человек, взял с пассажирского сиденья новую корзину для перевозки кошек и довольно потрепанную спортивную сумку, поставил и то и другое на пороге. Соседи видели, как он, секунду помедлив, открыл дверь, зашел внутрь с корзиной и сумкой, почти сразу же вышел и направился по дорожке обратно к машине, сел в свой «корвет» и укатил.

Гонщик отлично помнил, как обстояли здесь дела: каждый лез не в свое дело, не существовало никаких секретов, все до единого полагали, что только их жизнь — стоящая, а у всех прочих — никуда не годится.

Рядом с корзиной и спортивной сумкой он оставил записку.

Ее зовут Мисс Дикинсон. Она принадлежала моему покойному другу, хотя на самом деле кошка гуляет сама по себе и никому не может принадлежать, но они прожили вместе долгую и не всегда счастливую жизнь. Она заслужила спокойную старость. И вы тоже это заслужили. Пожалуйста, позаботьтесь о Мисс Дикинсон, как когда-то заботились обо мне, и примите эти деньги, которые я вам с радостью оставляю. Я всегда жалел, что, уходя от вас, забрал вашу машину. И не сомневайтесь: я всегда ценил то, что вы для меня сделали.

33

Должно быть, отцу приходилось несладко. Гонщик, конечно, помнил немногое, но даже тогда, будучи ребенком, малознакомым с миром, он знал, что у них в доме не все ладно. Мать подавала на стол вареные яйца; открывала банки сардин; делала бутерброды с луком и майонезом. Одно время она помешалась на тараканах. Стоило ей заметить что-то ползающее, тотчас накрывала его стаканом и ждала, пока бедняга сдохнет. А потом (по словам отца) «запала» на паука. Тот сплел паутину в углу крошечной ванной комнаты, куда мать отправлялась каждое утро — подвести глаза и припудрить нос. Она руками ловила мух и бросала их пауку; по ночам выходила из дому, охотилась на кузнечиков и мотыльков и приносила их в ванную. Возвращаясь домой, перво-наперво проверяла, как поживает Фред. Да, у паука было имя.

В те редкие моменты, когда она разговаривала с сыном, она называла его просто «малыш». «Помочь с уроками, малыш?», «Нужна новая одежда, малыш?», «Возьмем на ужин вот эти маленькие баночки сардин, малыш, и крекеры?»

И прежде редко спускавшаяся с небес на землю, мать постепенно воспаряла все выше и выше. Наконец Гонщик догадался, что это не парение над миром, а какое-то побочное существование — не над миром, а, скорее, за его пределами. Немного сбоку.

А потом — тот вечер. Отец, истекающий кровью в тарелку, стоявшую перед ним на столе. У Гонщика в руке — бутерброд. Мать, аккуратно убирающая нож в ящик. Совершенно спокойная.

«Прости меня, сынок».

Неужели это правдивое воспоминание? И если так, почему это вспомнилось лишь теперь? Неужели мать в самом деле такое сказала?

Игра воображения? Капризы памяти? Какая разница. Лишь бы не забыть.

Пожалуйста!

«Наверное, я только сделала твою жизнь труднее, а хотела другого… Все так запуталось!»

— Я в порядке. А что будет с тобой, мама?

«Со мной все уже стало и теперь ничего не будет. Пройдет время, и ты поймешь».

Скорее всего, он это вообразил. Только теперь ему очень хочется сказать ей, что вот, время прошло, а он так ничего и не понял. И не поймет.

Он приехал домой — к последнему из своих убежищ. Мотель «Голубой фламинго». Плата за проживание раз в неделю, вокруг пустошь и много места для парковки, удобный выезд на основные трассы.

Устроившись поудобнее, он плеснул в стакан виски. Шум дороги, звуки телевизора из соседнего номера, громыхание скейтбордов на стоянке, по-видимому облюбованной местными детишками. Изредка где-то в небе — треск вертолета дорожно-патрульной службы. Когда обитатели соседних комнат принимали душ или шли в туалет, в стенах урчали водопроводные трубы.

Он снял трубку после первого звонка.

— Я слышал, ты поставил точку? — спросил мужчина.

— Так оно и есть.

— А его семья?

— Наверное, все еще спят.

— Ясно. Да, сам Нино вставал чуть свет. Я говорил, что это совесть мучает его своими костлявыми пальцами, а он заявлял, что у него нет совести.

Короткая пауза.

— Ты не спросишь, как я тебя вычислил?

— Изолента поперек двери внизу. Ты прилепил ее обратно, но она потом плохо приклеивается.

— Значит, ты знал, что я позвоню.

— Рано или поздно. По обстоятельствам.