Драйверы

Ехидно улыбался Борька совершенно напрасно — голос у Ахмета был… даже не хороший — отличный голос! Сильный, поставленный. Профессиональный голос. Тенор, или баритон какой-нибудь. Не знаю. Я в этих вещах почти ничего не понимаю. Мой уровень — ниже среднего, по принципу: нравится — не нравится. Да я Нани Брегвадзе от Вахтанга Кикабидзе с трудом отличаю! Во всяком случае, пение Ахмета мне очень понравилось. Борьке — тоже. У меня сразу всякая сонливость прошла — такой концерт!

Таджик вначале действительно стал петь тихонько, но было видно, что сдерживается, не дает воли своему голосу.

— Эй, Ахмет, я не сплю, дорогой, так что можешь петь на всю катушку, — подбодрил я его из спальника. — Давай, не стесняйся, прибавь децибел.

Он прибавил.

Тут вообще началось… Минут сорок он выдавал свои трели-рулады.

Конечно, акустика в кабине — не очень, чтобы очень — не Большой театр и не Капелла. Но это не сильно волновало нашего маленького узкоглазого певца. И ровный гул «камазовского» дизеля его нисколько не смущал — Ахмет перекрывал его без напряжения. Господи, чего он только не пел! И старые советские песни пел, и пару романсов, и что-то свое азиатское очень душевно изобразил. А под конец и вообще — арию из какой-то оперы выдал. Потом раскланялся и заулыбался… Настоящий артист! Мы с Борькой ему от души похлопали.

После Ахмета Борька уже почему-то петь не захотел — постеснялся впечатление у слушателей портить. Хотя на мой взгляд — как раз и надо было ему что-нибудь сгундосить. Для контраста. Чтобы в другой раз не вякать.

— Ну, ты даешь! — сказал Борька. — И нафига тебе эта паршивая водка далась, если ты так петь умеешь? Да тебя с твоим голосищем в любой театр возьмут.

— В петербургские театры только с Консерваторией берут. Даже в хор. А я всего лишь музыкальное училище закончил, по классу вокала. А из Консерватории с третьего курса пришлось уйти, — сказал Ахмет и опять замолчал.

Такие дела…

— А этот бородатый ваш, — спросил Борька, — тоже певец?

— Хайрулла? Нет, он — учитель. Он был директором школы. Звание имел почетное: «Народный учитель СССР». Очень большая школа — на пять тысяч учеников. У нас ведь в семьях детей много — по двенадцать, пятнадцать… У него в школе учителей одних почти сто человек… было.

— Час от часу не легче, — сказал Борька.

— То-то я смотрю — напоминает он мне кого-то. Директор… Педагог, значит. Макаренко. Ушинский. Ну, ну… — встрял я из спальника, — Особенно, когда трубку с анашой закурит. Вот так вот смотришь — и ничего, а приглядишься — ну, вылитый Песталоцци.

— Ты его не суди строго, дядя Витя, — сказал Ахмет. — Жизнь у него так сложилась… Не повезло ему. У Хайруллы сразу всех убили. Отца, мать, жену, троих детей, четверых братьев… Всех. Он в командировке был. На семинар в Душанбе поехал. Как раз тогда все и началось. Восемьдесят девятый год. Хайрулла вернулся, а они — все убитые. Дом разрушен… У нас в районе один тракторист себя полковником назначил, банду собрал, оружие купили. Ну, и начали воевать. Плохой человек был — его недавно убили. А Хайрулла очень переживал тогда, совсем с ума сошел, хотел тоже… Но старики не разрешили. Веревками его связывали. У нас стариков уважают, слушаются их.

— А что же ваши старики резню-то не прекращают? Собрали бы всех абреков — или кто у вас там? — тракториста этого, который себя полковником назначил, и приказали — штык в землю! Аллах акбар, мол, мир, дружба… — опять подал я голос из спальника.

— Все очень сложно, дядя Витя. Простым людям война не нужна. Война ведь за власть идет. Понимаешь, наши партийные начальники после того, как мы стали самостоятельным государством, как были у власти, так и остались. Рахмонов — кто? Не знаешь? Вторым секретарем был. И другие такие же. А молодые парни — кровь горячая — тоже власти хотят, берут автоматы и стреляют. Он при советской власти был трактористом, а сейчас взял и полковником себя назначил, а мог бы — и генералом. Набирает себе банду, покупает оружие и говорит: я — оппозиция. И наплевать ему, что его все равно скоро убьют, и на других людей ему тоже плевать. Никого он не боится, никого не жалеет. Хотят люди начальниками быть — прямо с ума сходят. У нас ведь власть — это все. Власть и религия…

— У нас тоже. Кто только в депутаты не лезет… — поддакнул Борька.

— Ну, вот… И других причин много. Вода, дороги в горах, земля… Конечно, все можно решить, обо всем договориться, но пока почему-то все воюют. У нас никто и не знает — кому понадобилось семью Хайруллы убивать? Может быть, Хайрулла когда-то очень давно какому-нибудь мальчику двойку поставил, а тот обиделся, вырос и стал бандитом…

— Ишь ты, детерминист… Сколько же ему лет? — спросил Боб. — Он ведь и сам старый.

— Нет, он еще молодой — ему еще и сорока пяти нет. На восемь лет меня старше. Мне тридцать шесть, а ему — сорок четыре.

Ну что тут скажешь?

* * *

До Кировска — того, что на Неве — я так и не смог уснуть. Не то, чтобы совсем глаз не сомкнул, а так — задремлю, очнусь, опять задремлю.