Драккары Одина

— А ты разве можешь знать, где он сейчас? — Айво всегда с некоторой опаской разговаривал с Карном. Тот знал куда больше него. Жил в самом Миклагарде, про который говорили, что этот город выше самого Рима. Город... Как люди могли строить большие дома из камня? Как такое возможно?

— Я знаю, где он сейчас, — проговорил Карн, как будто что-то тая про себя.

— И где же? — замер Айво, вспомнив о своем сне. Только сейчас до него дошло, что Карн, может быть, и есть тот самый поклонник Белого Бога, о котором сказал бог Укко.

— А ты когда-нибудь слышал о Страшном суде? — усмех­нулся Карн, прямо не отвечая на вопрос.

— Это что-то вроде Большого тинга [23] ?

— Да, да, — продолжал насмешливо Карн. — А готов ли ты, Айво, предстать перед Страшным судом?

— Ты забываешь, что тралям нечего делать на тинге, — напомнил финн.

— Это будет совсем другой тинг, — бывший византиец как будто забавлялся. — Там нет различий, траль или свободный, богатый или бедный.

— О чем ты говоришь? — Айво с трудом понимал Карна, и ему начало казаться, что тот попросту сходит с ума.

— Все, что я говорю, — истина!

— Истина? — переспросил Айво. Это норвежское слово он не понимал, но догадывался, что оно означает скрытую правду. То, чего нет на поверхности, но скрыто внутри. Шаманы его племени называли это сутью.

— Да, это истина! — с плохо скрываемым торжеством кив­нул Карн, хотя финн и не понимал его причины. Для Карна этот нескладный долговязый раб был еще более темным язычником, нежели местные жители. И большим удовольствием было на­слаждаться его суеверным страхом перед неизвестным...

— Ты ответишь, Айво, даже за то, что когда-то украл у меня медовую лепешку!

— Но я не крал у тебя никакой лепешки! — возмутился Айво.

— Правда? — тихий вкрадчивый голос Карна проникал в его душу, казалось, еще немного, и он выложит этому смуглому человечку все сокровенные тайны своей недолгой жизни.

— Эй! — вдруг раздался громкий голос, который оба хорошо знали. — Не пора ли тебе угомониться, христианская собака?

Неподалеку от них стоял Кнуд Вороний Глаз, в помятой одежде, хмурый и злой с похмелья.

— Я тебе говорю, выродок, шелудивый пес! — Кнуд смотрел на Карна, чуть прищурив левый глаз, склони набок голову, как делают обычно крупные хищные птицы, спустившиеся на землю и разглядывающие что-то необычное.

— Слушаю, господин, — мягко сказал Карн, с испугом подумав о том, что разговорился не к месту. С того дня, как сгинул Меченый со своим старым наставником, Карн почув­ствовал себя много лучше. И забыл об осторожности.

— О каком таком суде ты толковал только что?

— Я не говорил о суде... — бормотал Карн, надеясь, что вспыльчивый викинг не слышал всего разговора.

— Ты обещал Айво, что он ответит даже за украденную лепешку? — усмехнулся Кнуд, подойди ближе и оглядывая обоих. — Ведь так, Айво?

— Я не понял его, господин, честно.

— Я тебе верю, Айво, — кивнул Кнуд, поглаживая густую бороду. — Мне и то сразу не понять его. Однако я понял, что он надеется уцелеть, когда другие начнут умирать сотнями, так ведь, Карн? Какую тайну ты знаешь, чтобы спастись? Я много плавал и тоже кое-что знаю! Монах из Хиатландии перед тем, как хромой Торвальд из Бергена, проткнул его мечом, много вещал об этом... месте. Как ты его называешь?.. Ад?.. Как это выходит хорошо: каждый, кто убил хотя бы одного человека, не­минуемо отправиться в Ад, который похож на Муспельхейм...

— Ни одному смертному не дано это знать, — смиренно проговорил Карн.

Во вспышке ярости викинга он своим изощренным чутьем человека, долгие годы живущего двойной жизнью, разглядел глубоко скрываемый страх перед лицом неведомых сил. Мно­гие из викингов, особенно молодые, и сами порой не знали, во что им верить. Их боги — все эти Одины, Бальдры, Торы и Фрейи, и прочие — не всегда помогали в их начинаниях. Тяжелые поражения данов в Англии, гибель большого ко­личества викингов во франкском королевстве поколебали их уверенность в истинности своей веры.

Карн слышал, что один из влиятельных ярлов Норвегии сбежал в Германию, спасаясь от преследования конунга Харальда Хорфагера, и там принял христианство. Но Карн в глубине души всегда с презрением относился и к тем, и к другим. В Константинополе он был христианином, от­правлявшим на смерть десятки христиан... К язычникам он относился, как к несмышленым детям, бросающим в реку золото и другие драгоценности для того, чтобы умилости­вить своих богов. Сам Карн верил только в того, кто дей­ствительно владел этим миром, того, кто имел тысячи лиц, оставаясь неузнанным. Язычники называли его по-разному, христиане же дали ему имя — Демон... И если можно было кому-то поклоняться в этой жизни, то несомненно только этому существу, этому древнему Злу, которое древнее самих египетских пирамид, засыпаемых песком в пустынных землях, покоренных маврами.