Драккары Одина

А между тем Олаф все больше понимал местный язык, но вида не подавал. Обманчивое впечатление того, что он почти ничего не понимает из разговоров, делало венедов более раскованными рядом с ним. Хотя все сознавали: говорить лишнее — себе дороже. Да и случай с псарем у всех был на памяти. А один из постоянных сторожей Олафа, длинноусый старик, и вовсе к нему относился хорошо. Привык, что норманн не слишком разговорчив, да и на каком языке с ним говорить?

А старику, особенно когда он выпивал медовухи, нужен был слушатель, пусть и молчаливый. Олаф иногда думал, что венед говорит с ним так, как обычно разговаривают с домашними животными, с той же собакой. Говорят, что попало, а ты сиди и слушай, можешь и вовсе спать — разницы никакой нет.

Старый венед часто вспоминал прежнюю жизнь, войны, в которых ему довелось участвовать. А поскольку был он старше князя, то помнил еще то время, когда служил у отца Людовита.

— Был я на острове Рюген, когда страшный мор косил людей... — бормотал венед, хмелея все больше. Ему такая служба нравилась. Норманн для него был уже не пленник, а кто-то вроде странного иноземца, которого нужно учить здешней жизни. — Хотели мы пристать к острову, да испугались... Вишь ты, глядим, а на берегу трупы валяются неубранные, понимаешь? А кто из живых нас увидел, тот сразу в воду бросился и — к нам, чтоб мы их взяли на корабль. Да где там! У нас тогда Вильк кораблем управлял, он нам и показывает, давай, мол, скорей отсюда!..

— Да-а... — спустя некоторое время протяжно молвил венед. — Много людей тогда поумирало. Мор — это пострашней войны. Мечом и топором с ним не справишься.

— А руссы? Видел руссов? — повинуясь какому-то внутреннему голосу, вдруг спросил Олаф, коверкая и страшно путая слова венедов с норвежскими. Но старик его понял. И вроде даже не удивился.

— Руссы? — с придыханием повторил длинноусый страж, как будто ему только что напомнили о чем-то давнем, но когда-то значительном в его жизни. — А какое тебе дело до руссов, норманн? Вишь, ты уже и по-нашему заговорил. Так, глядишь, меня скоро обскачешь.

Олаф молчал, только глаза его внимательно изучали изборожденное глубокими морщинами лицо старика.

— Руссы — это племя, которое живет там, откуда всходит солнце. Моего брата убили под Ладогой. И до сих пор я не знаю, кто это сделал. То ли свеи, то ли финны, то ли руссы. Нашли его мертвым с проломленным черепом. Удар нанесли сзади, по-воровски. Сдается мне, он даже не видел того, кто его убил. Вот так...

Старик умолк и как-то сник, словно груз прошлого внезапно упал на него, прижимая к земле.

Олаф ждал. Он ждал чего-то необычного, словно услышал далекое эхо старых тайн Страны Городов, Гардарики — земли, куда направлялись норманны в поисках богатств, славы и почестей. Многим это удавалось. Рюрик Фрисландский когда-то стал там большим конунгом, но умер, оставив свои земли некому Хельгу, человеку сметливому, мужественному и расчетливому. Олаф с некоторых пор стремился проникнуть в эти тайны, приоткрыть завесу прошлого, однако все было не так-то просто.

Внезапно дверь отворилась, и к ним заглянул Ульберт. Окинув понимающим взглядом обоих, он тут же достал фляжку с медовухой, чем обрадовал старика.

— Не пойму я этого свея, — бормотал венед, жадно схватив фляжку. — Он даже щедрей Болеслава, а тот любит дружинников побольше... — и тут старик осекся, покосившись на Ульберта. Не сболтнуть бы чего лишнего? Ведь свей хорошо говорит по-здешнему, он-то все смекает. Старик приложился к фляжке, справедливо рассудив, что лучше пить, чем говорить.

— Ночью будь готов, — сказал Ульберт по-норвежски Олафу, при этом сохраняя беспечное выражение лица. Он уже не раз проверял этого венеда: тот не понимал язык норгов.

— Ты все продумал? — спросил Олаф, отвернувшись к окну. Его не покидала тревожная мысль о том, что это могла быть ловушка? Но как узнать? Теперь и он оказался в положении свея, хотя и не догадывался об истинных намерениях своего нового друга. Но кому-то ведь надо верить, если хочешь выжить и выбраться отсюда.

— Вернее не бывает, — усмехнулся Ульберт каким-то своим мыслям.

— Ты, свей, удивляешь меня, — в пьяном задоре выговорил старик. — А правду ли говорят, что ты — родственник упсальского конунга?

— Кто же это тебе сказал?

Они говорили по-венедски, и Олаф с некоторым напряжением следил за их разговором, ожидая подвоха. Вообще странная троица собралась здесь, угощаясь медовухой. Сильно хмельной старый дружинник, который не понимал сути скрытого диалога между двумя норманнами. Ульберт, объявленный вне закона у себя на родине за убийство знатного свея, прошедший дорогой лишений и утрат, участник нескольких морских сражений, наемник, не лишенный чести, но способный к вероломным поступкам, если от этого зависит его жизнь. И молодой Олаф, не знавший отца и матери, в меру честолюбивый и отчаянный, и всегда пытавшийся понять смысл происходящего вокруг него...