Он помнил, как сидел снаружи деревянного дома. Это было много лет назад, во время войны, Первой Войны, не второй. Когда он ещё носил Люгер, а не Глок. Он помнил, как сидел там и держа оружие. Пистолет лежал на его коленях, забрызганный кровью. Его лицо, одежда и руки были покрыты кровью. Он не знал, как именно сюда попал пистолет. Он не был уверен, как он сам здесь очутился… и где он вообще находится.
Он ничего не помнил, не понимал, что это значит.
На его руках была кровь. Кровь. Так много крови, и он держал на коленях Люгер. Плакал. Он не знал, почему плачет — пока не знал.
Это придёт позднее.
Даже теперь воспоминания не стали полностью ясными.
Он пребывал в таком смятении, бл*дь. Даже увидев стоявшую там полицию, которая приближалась к нему с поднятым оружием, он всё ещё пребывал в смятении.
Тот один коп. Он посчитал его монстром. Чем-то из истории ужасов. Вроде Джека Потрошителя. Он думал, что Ревик только притворяется, будто не знает, где он.
Он думал, что Ревик просто ничего не чувствовал.
Он думал, что он монстр.
Он находился снаружи дома. Он понятия не имел, как он туда попал.
Пирна была внутри. Это он тоже узнал лишь позднее.
Тот самый коп, приведший его в здание полиции где-то в Баварии, рассказал Ревику, что он натворил. Он в деталях пересказал Ревику, что он сделал с Пирной и её мужем, что он сделал с пистолетом, что он сделал своими кулаками и ногами.
Пирна была его школьной учительницей. Раньше, когда из него каждые несколько месяцев регулярно выбивали дерьмо. Пирна пыталась защищать его, пыталась сделать так, чтобы немецкие власти забрали его у Менлима, старалась помочь ему. Пирну он по-своему любил, и даже мысль о ней вызывала невыносимый стыд из-за того, как он спровоцировал её увольнение из школы.
Ревик убил её и её мужа.
Это сломало что-то в разуме Ревика.
Он посмотрел на Элли, чувствуя её раны, сломанные части её света. Сломанные части её тела.
Это сделал он.
Он не знал, как, но это его рук дело.
Затем он вспомнил, и его свет врезался обратно в него, заискрив жёсткими вихрями, когда накатило другое, более недавнее воспоминание. Горе ударило по нему прежде, чем он успел защититься, как-то отстраниться.
Вэш ему не ответит. Вэш мёртв.
Единственный, кто поистине выступал для него родителем после смерти его родителей, единственный, к кому он мог обратиться с чем угодно, в любое время, даже после того, как Вэш должен был захлопнуть перед ним дверь… умер.
По меркам эмоциональных связей Вэш ощущался как защита.
Может, как страховочная сетка. Главным образом страховочная сетка от самого Ревика — от его природы, от того, что не так с его светом, того, что Дренги сломали в нём, похоже, навсегда. На протяжении десятилетий его жизни Вэш был единственным, чьему восприятию и мотивам Ревик доверял без вопросов. Ему никогда не приходилось сомневаться в нём, задаваться вопросом, не лжёт ли Вэш, не пытается ли он манипулировать им.
Вэш всегда действовал на стороне света. Всегда.
Он
Ревику никогда не приходилось задаваться вопросом, не работает ли Вэш на какие-то тёмные силы. Ему не приходилось беспокоиться, что тот может поддаться жадности, эгоизму или даже потерять надежду.
Помимо Вэша, он испытывал такие чувства лишь к одной живой душе.
Это Элли, его жена.
Боль в голове Ревика усилилась.
Он ощутил страх в собственном свете, когда обратился к ним.
Он знал, что они тоже это почувствуют.
Ему было всё равно. Это не имеет значения.
Балидор ответил первым.
Разум Тарси поднялся резко.
Ревик буквально слышал, как Балидор улыбнулся.
Теперь он чувствовал их обоих достаточно хорошо, чтобы задаться вопросом, не разговаривали ли они меж собой до того, как он связался с ним. Он ощутил, что как минимум у Тарси имелись кое-какие подозрения о том, из-за чего он с ними связался.
Он также почувствовал, что они оба находятся относительно рядом, в какой-то другой части корабля.
Корабль. Они были на корабле.
Не авианосец. Другой корабль.