Дракон Фануил

Сестра Кессиаса оказалась похожа на своего брата, невысокая, крепко сбитая, несколько полноватая, но очень уютная, как истинная мать большого семейства. Она весьма удачно в свое время вышла замуж за бондаря, и детей у них была целая прорва. Чужак Лайам вызвал у мелюзги боязливое уважение, а вот на Кессиаса детишки налетели толпой – как и на появившегося чуть позднее Бурса.

Через какое-то время к застолью присоединились несколько деверей Кессиаса, притащивших с собой неимоверное количество всяческой пищи и еще большее количество ребятни. Столы ломились под весом блюд; а затем, объевшись сверх всякой меры, все семейство принялось петь под аккомпанемент флейты Бурса. Компания от души веселилась, но Лайам чувствовал себя не на месте. А потому вскоре после того, как почтенное общество перешло к музыкальной части программы, он, извинившись, ушел.

* * *

Три дня он провел в одиночестве. Он изучал дом Тарквина и размышлял о произошедшем. Он спал на диване в библиотеке и часами лениво перелистывал страницы книг или рассматривал загадочные предметы из коллекции старого мага.

Не раз перед его мысленным взором возникал образ Роры. Девушка упрекала его, обвиняла в предательстве, говорила, что он погубил ее жизнь. Лайам знал, что все это неправда, но все равно не мог избавиться от ощущения вины.

Иногда он думал и о Виеску, и о том, что обманом вломился в его жизнь. Лайам надеялся, что отпущение грехов, данное мятущемуся аптекарю мнимым иерархом Кансе, сняло тяжесть с сердца Виеску, но подозревал, что это все равно не искупает его собственного греха.

А еще существовали Фрейхетт и Поппи Неквер, и о них тоже стоило поразмыслить. Впрочем, Лайам понимал, что их пути разошлись, что между ними уже никогда не возникнет ни дружеских, ни деловых отношений. Он слишком многое знает об этой паре – и они знают, что он это знает, – так что Лайам мысленно сказал Поппи прощай.

Но дело сделано, оно было кончено не лучшим образом, но в конечном итоге Лайам постановил все оставить, как есть. Возможно, в другой раз он будет более проницательным и расторопным.

На исходе третьего дня в двери дома Тарквина постучал Боулт и оторвал Лайама от чтения исторического труда. Стражник принес копию завещания мага, подтверждающего право Лайама владеть частью саузваркского побережья со всеми строениями, возведенными там. Недоверие, которое, похоже, Лайам внушал ему прежде, сменилось опасливым уважением.

Лайам понял по этой перемене и по некоторым словам Боулта, что Кессиас успел многим порассказать обо всей этой истории и что теперь простодушные жители Саузварка считают его чем-то вроде всезнающего провидца, читающего в людских душах, словно в открытой книге, но которому – вот ведь беда! – становится дурно от одного вида крови. К собственному удивлению, Лайам обнаружил, что особо не возражает против подобной славы. Он чувствовал, правда, что не очень достоин ее, поскольку знал, что успешным завершением дела обязан вовсе не собственной проницательности, а воле случая, или удаче, или тому, кто опекает его, взирая с небес. Но в глубине души Лайам был польщен.

Кроме того, Боулт принес записку от эдила. Это было краткое послание, небрежно нацарапанное на клочке бумаги. Кессиас приглашал Лайама отобедать с ним завтра и упоминал, что Неквер полностью оправился от последствий отравления. В конце он сообщал, что его отмеченный шрамом знакомец, а также крысовидный дохляк и их достойный приятель пойманы и томятся в кутузке, ожидая приговора эдила.

Лайам попросил Боулта передать Кессиасу, что он завтра будет.

Все эти дни Лайам периодически выходил на берег или присаживался на балюстраду веранды; он вглядывался в небо, выискивая там Фануила. Но обнаруживал лишь пустоту.

Рептилия вызывала у Лайама сложные чувства. Дракончик солгал ему, уверяя, что слишком слаб, чтобы летать. Теперь Лайам знал, что Фануил следил за ним и по его следам добрался до Роры. Это поначалу тяготило его, но, поразмыслив, Лайам решил, что с этим он все равно ничего не мог бы поделать. Дракончик так или иначе прочел бы все, что ему нужно, в его сознании.

Фануил был нужен Лайаму. Во-первых, затем, чтобы завершить заключенную сделку. А во-вторых, у Лайама имелось еще одно дельце, в котором ему могла бы пригодиться помощь дракона.

“Проснись. Проснись”.

На четвертый день после смерти Роры Лайам вновь бродил во сне по руинам древнего города, и эти руины снова были исписаны одним-единственным словом.

“Проснись Проснись”

Лайам проснулся и обнаружил, что лежит на диване, а дракончик сидит рядом и смотрит на него немигающими, как у кошки, глазами.

– Ты вернулся… – пробормотал Лайам.

“Да, мастер. Мне надо было поохотиться. И еще я думал, что ты будешь сердит на меня”. Сейчас, сидя на задних лапах и покорно согнув шею, Фануил походил на пса, ожидающего заслуженной выволочки.

– Я и был сердит, – согласился Лайам, спустил ноги с дивана и провел рукой по взъерошенным волосам. Почему ты ее убил?

Ответная мысль сформировалась медленно:

“Это показалось мне правильным. Она убила мастера Танаквиля”.

Следующая реплика появилась быстрее: