Дракон из Перкалаба

И мало кто тогда знал, что дремлет в ней, в этой маленькой, хрупкой, угловатой девочке, которая открыто хохочет от радости при встрече с друзьями, смотрит недоверчиво, исподлобья на чужих, что спит в ней до времени большой талант рисовальщицы и особый дар — видеть незначительные для других, но самые восхитительные детали жизни, чувствовать самые тонкие ее нюансы.

Однажды Владка изобрела катамаран. Зимний катамаран, уточнила бы Владка. А как было? Они с сестрой Ирой ходили в музыкальную школу. Так хотела мама Тамарапална. Учительница в младших классах. Из своего скромного бюджета (в семье было трое дочерей) Тамарапална платила немалую сумму за уроки музыки. Владка училась играть на аккордеоне, Ира Павлинская, Владкина сестра, — на скрипке, а Лариса Павлинская — старшая и самая послушная дочь — играла на фортепиано. Мама девочек, Тамарапална, мечтала, чтобы в доме звучала музыка, чтобы девочки по вечерам играли ансамблем, прямо представляла себе эту картину, как повзрослевшие дочери, стройные, нарядные, гладко причесанные, в белых воротничках и лаковых туфельках, играют втроем в гостиной, а соседи Саркисяны подслушивают, прячась в саду за деревьями, и завидуют:

– Сестры Павлинские музыку играют. А ты, дармоед, ни черта не умеешь! — и давали бы подзатыльник своему толстому сыну.

А в это время, даже и не предполагая, что за ними подсматривают (или как раз наоборот — будучи уверенными, что это так), родители девочек и гости, приглашенные на семейное торжество, сидели бы в креслах и слушали, как девочки играют и поют из репертуара, например, Георгия Виноградова, любимого маминого певца:

За-ачем смеяца, если сээээрцу больно, за-ачем встречаца, если ты грустишь саа мной, зааачэм играть в любовь и уууувлекаца, когда ты день и ночь мечтаешь а другом!

Или нет, лучше вот это, любимое уже отцом из репертуара Леонида Утесова:

Товаришч, я вахты не в силах стоять, — сказал качегар качегару. — Огни в моих топках совсем не горят, В котлах не сдержать мне уж пару……………………………. А волны бегут ат вин-ы-та за кормой…

Нет, лучше все-таки вот это:

Шчаааастье мое, посмотри — наша юность цветет, Сколько любви и веселья вокруг… Радость моя, это молодость песни поет, Мы с тобой неразлучны вдвоем, мой цветок, мой друг!

И чтобы переглядываться под музыку понимающе и нежно, мол, мы-то знаем, что она нам напоминает, эта песня.

И все в комнате кивают в такт, подпевают — и про раскинулось море, и про зачем смеяться, а Саркисяны кусают локти и плачут под окнами.

Так вот про «зимний катамаран». Однажды, хотя и не в первый раз, пришла зима, выпал снег, залили в соседней школе рядом с домом каток и соорудили снежную горку с трамплином. Кстати, все организовал и сделал мой папа — он тогда преподавал в этой школе физкультуру. А в музыкальную школу девочки должны были проходить как раз мимо катка и горки. Нет, Лариса, старшая послушная дочь, действительно проходила мимо, борясь с искушением, стараясь не косить глазом в сторону безудержного зимнего детского веселья. А Томсойер Владка немного задерживалась. Она, нахмурив лоб и поджав губы, грустно наблюдала за беспечной детворой и думала, как бы хоть разок прокатиться с горки, а уж стать на коньки и побегать — это было бы счастьем. Но руку оттягивал тяжеленный футляр с аккордеоном.

– Саркисянчик, — однажды позвала Владка соседа своего, Павлика Саркисяна, который, радостно подшмыгивая носом, раскрасневшийся, в съехавшей на затылок шапке, весь в снегу, съезжал с горки на новеньких, буквально неделю назад купленных ему санках и спешил с санками опять на вершину, — Саркисянчик, будь другом, дай катнуться разок, а?

– Ни-ма-гуууу, — не глядя на Владку, хмуро отвечал Саркисян, деловито смахивая мокрой варежкой снег с санок, — мне папа не разрешает другим детям санки давать.

– Не вриии, — возмутилась Владка, — твой папа на работе вообще!

– А он вчера не разрешал, — склочно выставил челюсть Саркисян.

– Так то ж вчера… — не теряла надежды Владка, — ну дааай…

– Не дам! — Саркисян уселся на санки и смотрел в сторону и вверх, нарочно, чтобы не видеть Владкиных умоляющих глаз.

А когда обернулся на восхищенный крик многочисленной детворы, облепившей горку, раскрыл рот от зависти и удивления: Владка с сестрой Ирой отчаянно и стремительно съезжали с горки на удивительном, широком — на два места — сооружении, которое впоследствии оказалось футляром из-под аккордеона, до поры печально мерзнувшего на ближайшей к горке лавочке.