Дракон из Перкалаба

Дед Алайба внимательно выслушал Василину и Владку и, неспешно раскуривая трубку, сказал, что то люди такие, они так рождаются, без души. У таких же босорок рождаются, а отец их — дюч, злой дух. Сразу готовые уйти за брамы, в черный свет, поэтому страха они не знают, добра — не ведают, не делают, не понимают и не принимают. И сочувствия не хотят — отталкивают руку приносящего, когда хворают, редко хворают, но тяжко, отвергают любое слово, любой жест человеческий или поступок от сердца. И понимание или жалость для них — отрава, яд. Они просто силы накапливают, чтобы потом там, в темноте, преодолевать и побеждать таких же, как они. И именно от этого испытывают они насолоду — удовлетворение. Чем больше слез прольют из-за них, босорков, обычные человеческие неокрепшие открытые души, тем крепче босорки становятся. Они ходят «межи люды» (среди людей) и особо счастливых, особо радостных преследуют — за плечи приобнимают, трогают, стараются разговорить и расспросить, берут у них безжалостно все самое дорогое, берут так, что человек и не замечает, что отдал сам — последний кусок, ребенку или старику предназначенный, вещь красивую, для праздника отложенную, или монеты — монеты они очень любят, босорки, именно монеты — к бумажным гро́шам безразличны.

Они среди людей, — так говорил дед Ива, — они среди нас, они рядом, они в семьи лезут бесстыдно, они в души лезут беззастенчиво, они детей наших хватают на руки, и не сразу можно понять, что это они. Только мачки — кошки и коты, — только они видят сразу, понимают, кто это, и ведут себя странно — иногда боязливо, иногда агрессивно, а самые преданные — они вообще на себя всю силу черную босоркинскую берут, чтобы защитить своих хозяев, берут и со временем сходят с ума и погибают.

– Поэтому, — говорил дед Ива Алайба, — просто смотрите, как мачка себя ведет.

А потом лил воск дед Алайба, разглядывал долго причудливые изгибы в воде, кивнул головой Василине и пробормотал:

– Айа, та-як-е. (Так и есть.) Гутрина донька. Авлентина.

Авлентина — злодеевица, карапузоватая (маленького роста) Авлентина, да, не иначе Авлентина, дочка покойной злобной бабы Гутри, босорки черной, и заезжего Шаларя, пьянычки, бездушного беса.

* * *

Вот так вот и случилось, что двое не очень сильных, но мудрых стариков встали на защиту своей улюбленицы (любимицы), чистой, сердечной и радостной Владки. Олэнки.

А встретились впервые Владка с Алайбой так. Когда Владка тихонько сидела у Василины в углу и шаркала карандашиком по листку на планшете, время от времени взглядывая на Василину, которая сворачивала веточки рослынок в кустики, а кустики в пучки, связывала все суровой ниткой, складывала на виду, чтоб развесить потом по всей хате на прытолок, на балки, во дворе вдруг радостно загавкал старый пес.

– А цур на тэбэ, котюга, — добродушно кто-то проворчал собаке.

– Алайба прыйшов, — Василина прытко кинулась встречать.

В хату, пригнув большую косматую голову, вошел удивительный дед. Владка тогда и не поняла, откуда его знает, просто ощущение у нее было, что знала она Алайбу всегда. Она так и рассказывала мне, вернувшись после этого знакомства, что вошел дед, ну такой знакомый, и откуда его знала — не могла вспомнить. Знала его откуда-то, и все. Причем понимала, что раньше никогда его не видела.

Странные совпадения устраивает жизнь. После Владкиного ухода я искала Алайбу и, увидев его, точно так же, как и моя подруга, не могла себе объяснить — откуда же я его знаю. И эта мысль не давала мне покоя и отвлекала от разговора с дедом Алайбой, и только спустя какое-то время почувствовала я удивительное облегчение и расслабленно выдохнула — у меня в доме, на стене в прихожей висела точная копия деда Алайбы — подаренный когда-то в пору моей тяжелой депрессии оберег, домовой, уютно сидящий в лапоточке, Хованец.

Это был в жизни Владки не первый случай, когда она сначала рисовала, или лепила, или мастерила, а только потом набредала на то, что уже год как было нарисовано и в рамке висела эта картинка где-то у друзей в Израиле или Германии. То вдруг встречала человека, кошку или собаку, чьи портреты уже давно лежали у нее в папке. Так, видимо, случилось и с Алайбой, который встретился на Владкиной жизненной дороге уже после того, как ее искусные руки, ее фантазия, ее вдохновение создали для меня тот забавный и целительный оберег.

Крепкий, живописный, красивый старик встал в проеме двери, сняв шляпу и приглаживая жилистой рукой сначала седые космы, потом богатые густые усы.

Василина сказала:

– То е Олэнка.

– Влада, — возразила Владка.

– Так, так, Олэнко.

Алайба повесил свою старую шляпу на крюк у двери, кивнул и, протянув что-то Владке, буркнул, сердито насупив брови:

– То на тоби дукачи!

И ссыпал Владке в ладошки звенящее бренчащее ожерелье из монет.

– Мне? — удивилась Владка, развернув подарок перед собой, любуясь.

– Айно, — опять кивнул и как будто нехотя отозвался Алайба, опираясь двумя руками на валашку, легкий топорик-трость, — еще вот мед.

Да, немногословный был дед Алайба.