Дракон в серебряной чешуе

Я проспала так долго, что мы завершили трапезу почти с рассветом. Джервон вывел одного коня. Значит, второго забрал Эйнин… Этого я не ожидала, поэтому поступки моего брата смущали меня все больше и больше.

Когда Джервон настоял, чтобы я поехала верхом, я не стала спорить, заметив только, что мы будем сменять друг друга, как подобает друзьям. Сидя в седле, я размышляла об Эйнине. Не потому, что он нас бросил — сознание каждого человека, едва освободившегося от колдовского наваждения, настолько затуманено, что единственное желание, застрявшее в нем, будет требовать немедленного осуществления. Раз для него так важна Крунисенда — вот он и бросился к ней, как утопающий к берегу. Нет, я не считала его уход предательством. Я сама никогда не была околдована, а значит, не вправе его судить.

Но я вспоминала Эйнина в детстве, вспоминала все, что некогда казалось мне само собой разумеющимся, и почему-то у меня было чувство, что мне предстоит новое испытание. А у причастных Мудрому Знанию без причины такое чувство не возникает. И бежать от испытаний они не должны. Эйнин никогда не стремился идти по пути Мудрых. Более того, сопоставив различные воспоминания, я поняла, что он боялся этого пути. Хотя Учение, в основном, не подлежало огласке, часть его была доступна непосвященным, и он мог бы многому научиться. Эйнин не любил, когда я выказывала свое умение при нем. Странно, но он не возражал, чтобы я участвовала в его военных играх, как брат с братом, а стоило мне заговорить о наших с Эфриной занятиях — он шарахался от меня, как перепуганная лошадь. Он разделил со мной кубок прощания, верно, но это было единственное магическое действие, на которое он согласился.

Мы оба знали, что наша мать, желая подарить отцу сына, обратилась к Силам, вызвала к жизни кубок дракона, и в последнее мгновение вымолила себе также и дочь, расплатившись своей жизнью без сожаления. С самого начала магия была причастна к нашей жизни, мы оба были ее порождением. Так почему же Эйнин ее страшился?

Большая часть моей жизни проходила в обществе отца и Эйнина, но была в ней и другая сторона, о которой мой отец всегда умалчивал. Теперь я понимаю — он предпочитал делать вид, что ничего не знает, словно мое призвание было сродни врожденному уродству.

Прошлое представилось мне совершенно в новом свете. Я тяжело вздохнула. Может ли быть, что магия внушала отцу и Эйнину лишь чувство стыда и отвращения? Неужели они могли… А наша мать? Что, собственно, произошло в Эсткарпе? Почему родители оказались выброшены из прежней своей жизни в нищий Варк? Как можно стыдиться Силы? Выходит, моим отцу и брату я представлялась заклейменной… нечистой?

— Нет! — произнесла я вслух.

— Что «нет», леди?

Я со страхом обернулась на Джервона, шагавшего у стремени. Мне очень хотелось задать ему вопрос, но я не решилась. Наконец мне удалось взять себя в руки. Его ответ мог разрешить мои сомнения, и я поставила вопрос напрямик.

— Джервон, ты знаешь, кто я?

Собственный голос показался мне хриплым, ибо от его ответа зависело слишком многое.

— Очень смелая девушка и Госпожа Власти, — сказал он. Но я не нуждалась в лести.

— Да, я — Мудрая Женщина, которая общается с незримыми силами.

— Но ради благого дела, как ты только что доказала. Что же тебя смущает?

— Друг мой, я не уверена, что другие мужчины разделяют твое суждение, будто быть Госпожой Власти — благое дело. И если им порой приходится допустить такую мысль, они делают это с большой неохотой. Я с этим родилась и иной стать не могу. Учение — моя жизнь, хотя и отделяет меня от всех прочих людей, среди которых встречаются те, кто смотрит на меня с предубеждением.

— К ним относится и Эйнин?

Быстро схватывает, слишком быстро! А может, я сама по собственной тупости выдала тайные мысли? Однако я зашла чересчур далеко, чтобы скрыть свои сомнения.

— Возможно. Не знаю.

Если в глубине души я надеялась, что он будет возражать, то напрасно. Он незамедлительно подхватил:

— Тогда это многое объясняет. К тому же, он попался при постыдных обстоятельствах и меньше всего на свете жаждет видеть тех, кто способен напомнить ему об этом.

Я остановила коня.

— А с тобой все по-другому?

Он коснулся эфеса меча:

— Вот мое оружие и моя защита. Его можно видеть, держать в руке. Но существует иное оружие, чему ты явила превосходный пример. Так неужели я должен бояться этого оружия лишь потому, что оно незримо и неосязаемо? Я обучался военному искусству, но о мирных делах тоже кое-что знаю. Мы оба учились — ты и я. Не уверен, но допускаю, что если бы познакомилась с моей наукой, тебе бы тоже не все в ней понравилось. Но как можно считать одну науку выше или ниже другой, если у них разные основы? В мирном воплощении твое знание проявляется как дар врачевания, а его воинское проявление я видел в поединке с проклятием. И оно не внушает мне ни отвращения, ни ужаса.