Драконье лето

— Мне? Мне вообще никто не нужен, — сонно говорю я. — Но завтра я буду запускать воздушного змея, и я возьму тебя с собой.

— Не получится, — она качает головой. — Завтра мы будем далеко-далеко.

— Тогда я полечу с вами? — с надеждой спрашиваю я. — Можно?

Они переглядываются.

— Ну вот представь, — серьезно говорит мама, — что во всем мире никто не умеет летать.

— А я?

— И ты. И папа. И вообще кто угодно. А про тех, кто умел, помнят только ложь и грязь.

— А на самом деле они ничего плохого не делали?

— Ну… не все, — кашляет папа. — Некоторые очень даже постарались, чтобы благодарные потомки их запомнили как следует.

— Ты хочешь, чтобы так было? — безжалостно завершает мама.

— Нет, — растерянно отвечаю я. — А так точно будет?

— Так уже есть.

— А если вы уйдете и будете драться? Все запомнят, что вы были хорошие?

Папа фыркает и сотрясается в приступе беззвучного смеха.

— Вот уж точно, устами младенца!.. — отсмеявшись, произносит он. — Если мы не станем бороться, Квентин, очень скоро никого из нас не останется, и историю напишут победители. А фантазия, уверяю тебя, у них очень богатая. Если мы не будем делать настоящее, от будущего останутся рожки да ножки.

— А может, ну его, это будущее? — с надеждой спрашиваю я. — А?

Папа и мама одновременно опускают глаза, и я понимаю, что ничего не получится.

— Тысячи лет назад было по-другому, — мягко говорит мама. — И если мы не уйдем сегодня, никогда больше не будет.

— А почему мы сами не можем уйти тысячи лет назад?

— Потому что это трусость, — твердо отвечает папа. — Это наш мир. Наш дом. Мы оставляем его тебе.

Мама улыбается сквозь слезы. Мне кажется, если она подойдет, то останется насовсем. Она не подходит.

— А если у вас не получится? — требовательно спрашиваю я.

— Значит, получится у тебя, когда вырастешь.

Мы молчим. Я почему-то знаю, что ни маме, ни папе совсем не хочется лететь домой. Там теперь те, без крыльев, и маме с папой они не обрадуются.

— Обещай мне одну вещь, — говорит папа. — Здесь тебя никто искать не будет, если ты сам себя не выдашь. Пока растешь, не распускай крылья, ладно?

— А вдруг я разучусь летать, когда вырасту?

— Этого никогда не случится. Ты полетишь, Квентин. Ты вернешься домой.

Я долго думаю. Мне хочется в небо, но еще больше мне хочется, чтобы рядом, в пушистых облаках, была мама, а за спиной, отставая на взмах крыльев, летел папа. Без них мне страшно.

Но я никогда не скажу об этом папе.

— Обещаю.

— Ты полетишь.

Он целует меня в лоб, быстро поднимается и выходит.

— Мама?

Мама оборачивается.

— А я правда буду летать?

Она улыбается.

— Конечно. Но ты никому не говори, хорошо? Я люблю тебя.

Дверь с тихим стуком закрывается за ней.

Я хочу встать, но ноги такие тяжелые, а в кровати так тепло. И я закрываю глаза, а во сне два воздушных змея поднимаются над лужайкой и летят над ночными холмами.

…Их больше нет. А скоро, кажется, не будет и меня.

Вода на лбу. Кап, кап, кап…

Я попытался открыть глаза, но тяжелые веки не слушались. Рук и ног я не чувствовал. Как в далеком сне, как в страшном кошмаре, только страха не было. Ни страха, ни боли, ни скуки — ничего. Сознание ускользало, мысли смешались в усталое пятно.

Чья-то рука коснулась моей щеки. Не нежно и не грубо — растерянно.

— Ты меня слышишь?

Другой голос, мужской. Я не расслышал слов.

— Сейчас.

Ледяная игла ужалила в сгиб локтя. Я дернулся и понял, что больше не сплю.

Квадратная комната мало чем отличалась от той, где держали де Вельера. Только ни мебели, ни цепей тут не было, а пол был залит водой, в которой мирно поблескивали звезды.

В дверях маячила знакомая фигура. Темные волосы рассыпаны по плечам, пустой рукав торчал из-под плаща. Эрик?

Кто-то схватил меня за плечи.

— У нас меньше минуты. Сможешь идти?

По пальцам и бедрам бежало тепло, пробуждая от дремоты.

— Да. Теперь да, — я повернулся. — Лин…

Она прятала что-то в поясную сумку. Волосы заплетены в короткую и острую, как рапира, косу, светлые глаза смотрели прямо и зло.

— Сколько времени прошло? — чужим голосом спросил я.

— Две недели, — Лин протянула руку. — Почти три. В городе сейчас не очень уютно.

— Что там происходит?

— Так… всякое.

— Я, кажется, догадываюсь…

Опираясь на руку Лин, я прошел несколько шагов. В глазах плыл туман.

— Осторожно, здесь… — Лин затихла. Сверху по воздуху спускалось розовое пятно.

Эрик, молчавший все это время, коротко выдохнул.

Туман сгущался. Я протер глаза, но муть не ушла. Отчетливо я видел лишь пространство размером с монету; по краям клубился водяной пар.

Рядом Лин беззвучно обнажила кортик. Что происходит?

Розовый силуэт коснулся пола, и передо мной разом выросла косая огненная стена. Лин нелепо дернулась, перелетела через порог и с криком врезалась в колонну. Меч с глухим звоном ушел под воду.

В лицо плеснул раскаленный воздух, проясняя зрение, и я наконец разглядел всю картину: Эрика, стоявшего абсолютно неподвижно, Лин на полу, нахохленную, со сжатыми кулаками, и… Эйлин у перил, в ночной сорочке.

Кажется, я предпочел бы видеть пятно.