Драконье лето

— Я только одного не понимаю, — задумчиво сказала я. — Если он разбил тебя по всем статьям, с какой радости ему уступать еще один день? Почему они не летят на Галавер на рассвете?

— Зеркальные плоскости. Вельер хочет, чтобы я сделал то, чего так боялся Анри: научил драконов великому огню. Сегодня мы полетим к морю, к высокой воде, и Вельер будет меня уговаривать. А я — его.

— А я?

Вместо ответа Квентин поднялся и подошел к ширме, что стояла за кроватью. Мелькнуло что-то красное, и у меня на руках оказалось узкое шелковое платье.

— Когда-то гостья замка, очень похожая на тебя, чуть не лишила нашего хозяина лучших его книг. Мне кажется, это судьба, — Квентин чуть улыбнулся. — Ты же любишь носить чужие наряды.

— Я… да. Наверное…

— Примерь. И… я достал для тебя еще кое-что. Чуть позже расскажу.

Он сбросил рубашку, подхватил красный шелковый халат-мантию и прошел за ширму, переодеваясь на ходу.

Я задумчиво перевернула платье. На спине красовался аккуратный вырез, по груди к животу спускался расшитый золотом дракон.

«Драконья невеста».

Я нахмурилась. Вот нелепая мысль! Впрочем, если сопоставить факты…

Нет. Даже не подумаю.

Шерстяная рубашка полетела на кресло; за ней отправились носки. Алый шелк прошуршал по носу, подбородку и замер, обволакивая бедра. Я провела рукой по плечам, груди, талии: точь-в-точь. Неужели и правда была еще одна я?

Хотела бы я знать, для кого шили это платье…

Я подошла к окну. Из запотевшего стекла на меня смотрела совсем другая Лин: волосы взлетели над головой ровными волнами, глаза и щеки блестели, как зимой.

Закрыв глаза, я прижалась к стеклу губами. Внизу, у самой рамы, начали таять узоры. Неужели рядом со мной так жарко?

На плечо тихо легла рука.

— Тебе даже огонь не нужен, — проговорил Квентин.

Мы смотрели друг на друга через окно. Наверное, эти слова сотни раз говорили под иным небом, под другими звездами…

— Я боюсь за тебя, — прошептала я.

— А я вижу, что все будет хорошо. Веришь?

— Я…

Я вдохнула его запах и уже не хотела выдыхать. Мне казалось, я вот-вот выпрыгну из шелкового платья, из своего тела и стану всем — осенней комнатой, каплей воды на стекле, прикосновением теплой ладони.

Ладонь Квентина соскользнула с плеча, коснулась голой спины, и я почувствовала, как кожа на спине откликается жаром. Каждое прикосновение было как точно взятая нота, как узор, как созвездие.

Облетевшие ветви казались сгустками дыма за заледеневшим стеклом. Близилось утро; спешило, мчалось — и застыло там, за горизонтом. А может, оно никогда и не наступит?

Хорошо бы.

Я прикрыла глаза, выгибаясь, и мир свелся к неслышному дыханию, подушечкам пальцев на горячей спине, холодку между лопатками и сквозняку на горящем лице. Я едва держалась на ногах; мне казалось, что каждое движение остается у меня на коже, как шрам, как память, — и ни одно не должно исчезнуть. Пальцы Квентина скользили по этому рисунку; я дышала все тяжелее; по телу бежала странная сладкая волна, и сквозь легкую испарину пришло чувство, будто эти руки касались меня не в первый раз…

На секунду его губы прижались к моему затылку, и в ухо плеснул знакомый шепот:

— Не бойся.

Наваждение спало. Я обернулась и раскрыла глаза: по комнате гарцевали огненные драконы. Вокруг гулял ветер. Вот пронесся призрачный кленовый лист, такой же, что упал утром мне на колени, вот сверкнуло алым расправленное крыло, вот у ног Квентина распахнулась книга, и четыре каменных дракона склонили перед ней головы, словно шахматные кони…

Драконлор.

Он читал послание. Только и всего.

Огненный мираж дрогнул, замерцал и начал растворяться. Квентин с неожиданной силой прижал меня к себе, обнял, и я только теперь поняла, как у него дрожали руки.

Я закрыла глаза. Все. Связь разорвалась.

Послание проявлено.

Лин сделала свое дело, Лин может уйти, никому не нужная. А ласка, тепло… это как снотворные травы перед операцией. Чтобы больной не кричал и не дергался.

Нет. Ему не все равно. Ему никогда не было все равно.

— Что за глупости ты думаешь?

Я приоткрыла один глаз. Квентин внимательно наблюдал за мной.

— Я не претендую на место хранителя традиций, — негромко сказал он. — Я не идеален. Я просто не хотел делать тебе больно.

— Мне все равно страшно… — полушепотом призналась я. — Даже теперь.

— Я знаю. Но все уже кончилось.

Я криво улыбнулась.

— Я больше не живая записка? Не инструмент Корлина?

— Ты Лин, — ответил Квентин. — Живая и настоящая. И именно поэтому…

Он подхватил меня на руки. На руках отнес на кровать и бережно, очень нежно поцеловал в губы. В первый раз.

— …Ты веришь, что ты нужна потому, что ты — это ты?

— Нужна кому? Себе, Корлину или миру?

— С Корлином мы еще разберемся. Прежде всего себе. И миру тоже — это одно, наверное. Ты в картине мира, и мир в тебе…

По плечам, по затылку путешествовали теплые кончики пальцев. Было тепло, уютно, и так не хотелось, чтобы наступало утро…

— Ты не уйдешь? — сонно спросила я.

— Никуда и никогда.

— Это правильно, — вздохнула я. — Квентин… А рисунок еще видно?

— Он исчезнет через пару часов, — помолчав, ответил Квентин. — Лучше пока никуда не выходи. Принести тебе второе зеркало?