Драконьи грезы радужного цвета (СИ)

Но Ландышфуки уперся, заступая ему дорогу.

— Лучше наоборот, — непреклонно произнес он, не отрывая решительного взгляда от глаз лекаря.

Тот замер на секунду, а потом изогнул бровь, насмешливо рассматривая шута так, словно в первый раз увидел.

— И чего это ты так об этом борове печешься?

— От того это, — бросил шут, еще непреклоннее.

Лекарь хотел было развить тему, но передумал.

— Ладно, — бросил он покровительственно. — Делай, что хочешь. Но предупреди его, что до Бернсгемма остановок не будет.

— Хорошо, — кивнул шут и долго смотрел в спину Ставраса, ушедшего седлать лошадей.

Потом опустился на колени перед Веровеком, спящего завернувшись в одеяло чуть ли не с головой, и попытался растолкать его. С первого раза не получилось. Королевич во сне пробормотал что-то неразборчивое, и попытался перевернуться на другой бок, но пальцы шута намертво вцепились ему в плечо, не позволяя этого. Но даже легкая боль не разбудила засоню.

Ставрас, похмыкивая, наблюдал за стараниями Шельма с другой стороны поляны, о чем-то тихо беседуя со своим чудо конем. Тот, похоже, даже как-то отвечать умудрялся, по крайней мере, вид у обоих был донельзя лукавый, словно два заговорщика собрались обсудить новую шалость. Но Придворный Шут никогда не пасовал перед трудностями, лекарь это уже понял, поэтому, не долго думая, склонился к самому уху королевича и тоненьким, женским голосочком почти пропел:

— Верёночек, солнышко, кушать пора, просыпайся, родненький.

Ставрас и Шелест, прекрасно расслышавшие его слова, замерли с совершенно ошалелым выражением на лице и морде. Королевич же смачно причмокнул губами, и пробурчал:

— Не могу маменька, еще капельку сосну…

— Верёночек, но я же так старалась, двух служанок загнала, растолкала ни свет, ни заря, чтобы эти лентяйки кашку вовремя сварить успели. Ну, вставай же, миленький. С ложечки кормить буду, тебе только и надо, что ротик открывать.

— Ну, разве что только ротик, — откликнулся тот и лениво открыл глаза.

И тут же заверещал, словно страхолюдину какую увидел, обнаружив над собой ехидно ухмыляющегося Шельма. А потом и вовсе попытался кинуться на него с кулаками, но тот проворно отскочил в сторону. Царевич бросился было за ним, но страдальчески застонал, хватаясь за поясницу, хотел уже высказать все, что он сделает с заразой шутом по прибытию в Столицу, как с другой стороны поляны раздался дикий "ржач", по-другому и не скажешь, причем на два голоса: человеческий и лошадиный. Кинув туда взгляд, королевич застыл статуей. Шут не стал сдерживаться, и присоединился к гогочущему лекарю и его коню. Лицо королевича пошло красными пятнами, он несколько раз как рыба, вытянутая рыбаком на сушу, открыл и закрыл рот, а потом обиженно отвернулся, забыв даже рукой махнуть на явно издевающихся над ним спутников.

Отсмеявшись, лекарь утер с глаз выступившие слезы, и покосился на сгорбленную спину Веровека, шумно сопящего, но быстро сообразившего, что с тремя ему при всем желании не совладать.

— Ну что, завтракаем и в путь? — громко вопросил он, затягивая на Шелесте подпругу.

Шельм утвердительно кивнул и полюбопытствовал:

— Кстати, где ты тут родник нашел, не мешало бы умыться, да и каши наварить тоже?

— А, чуть левее от нас, шагов за пятьдесят будет, — отозвался лекарь, отходя от своего коня. — Иди, а я тут пока с наследничком потолкую.

Шут, уже шагнувший в указанную сторону, замер на середине шага и очень внимательно посмотрел ему в глаза. Ставрас скептически хмыкнул. Шельм смотреть не перестал

— Хорошо-хорошо, — заверил он его, сдаваясь. — Я буду помнить, что он у нас единственный наследник, — сделав ударение на слове "единственный", произнес лекарь.

Шут смилостивился, поверив, вздохнул и ушел за водой, захватив с собой бурдюк и котелок для будущей каши. Вернувшись, он застал королевича седлающим своего коня под грозным взглядом Ставраса, периодически грозно покрикивающего на него, если тот делал что-то не так. Но, что удивительно, Веровек сопел, пыхтел, чертыхался, но слушался и переделывал, если Ригулти говорил, что работа его никуда не годиться. Шут посмотрел на них, посмотрел и отправился к потухшему за ночь костру, готовить завтрак на всех.

Ели молча. Немного отягощали тяжелые, почти болезненные вздохи королевича, у которого ныло все тело, и плохо слушались руки, но он сжимал зубы и, по крайней мере, не стонал. Шельм поглядывал на него уважительно, Ставрас с ехидцей. Но оба помалкивали, щадя чувства и без того измученного парня. В конечном итоге, как оказалось, не таким уж чванливым он был, может, и вышел бы толк из мальчишки, если бы не заласкали его во дворце, ни занежили, ни залюбили. Может ли любовь выйти боком? Конечно, может. Особенно, когда так бездумно любят.

— Ну, все, в путь, — хлопнув ладонями по коленям, бросил лекарь и поднялся.