Драконьи тропы

Лицом она, наверное, не была красива. Светлые ресницы и брови, высокие скулы и узкий разрез глаз делали ее внешность скорее необычной, своеобразной. Однако знакомящиеся с ней люди неизменно попадали под обаяние ее веселого и легкого нрава, душевной теплоты и живости, и через весьма непродолжительное время искренне считали ее красавицей. Где была она, там всегда начинался праздник, звучали шутки, песни, невесть откуда бралась музыка и, глядишь, начинался уже и танец, причем танцевали все, за редким исключением. К этим исключениям принадлежал, кстати, ее муж — невысокого роста, не примечательный ничем внешне человек, которого, меж тем, все знали, так как Орвин был один из самых опытных магов Драконовых гор, и у него всегда было много учеников.

…И еще не раз за ночь все танцевали, и много еще было спето песен, и много было рассказано разных историй, которые Лиска с Наирой слушали, переходя от одного стола к другому.

Гай тоже несколько раз обошел все плато и в конце концов улегся прямо рядом с источником, в центре внимания всего многочисленного собрания, особенно детей. Через некоторое время у него под боком устроился Руш, на которого несколько раз уже чуть не наступили среди общего веселья. Он решил, видимо, уйти подальше от столов, поскольку есть уже больше не мог, а смотреть на то, как едят другие, да еще и чувствовать все запахи было просто опасно — сердце могло не выдержать. Гай время от времени раскрывал свои дивные полупрозрачные крылья, и исходящий от источника свет дробился в сверкающих чешуйках на тысячи голубых, сиреневых и зеленых искр. И разлетались в стороны разноцветные блики. Смеялись дети, и улыбались, глядя на них, старые маги и старые драконы, и старые как сам мир и такие чудные звезды. И хотелось, чтобы ночь эта не кончалась…

До утра девушки все же решили не оставаться. Завтра рано-рано утром им предстояло проводить Левко, которому надо было еще хоть сколько-нибудь поспать перед дорогой. И посреди ночи, полюбовавшись еще раз на праздник, они отправились домой. Дома они, конечно же, еще битый час делились впечатлениями, говорили обо всем на свете, договаривались о том, что надо бы завтра утром не забыть… В конце концов Лиска не помнила, как донесла голову до подушки.

Глава 9

…Серым сумраком заползает под деревья рассвет. Из-под промозглой дымки выступают ветки, листья, корявые обомшелые сучья. Сыро и холодно в осеннем лесу, и не хочется вылезать из кое-как согретого за ночь угла под корнями старой поваленной ели. Хорошо, что он натаскал сюда вчера лапника. Он хоть и кололся, а все-таки так было теплее, чем на голой земле, да и укрыться здесь больше нечем было. Так и спали под охапкой листьев лопуха и папоротника, прикрывшись сверху широкими еловыми лапами. Вихорушка пошевелил затекшей за ночь рукой и покрепче обнял братишку. Горошек вечером еще начал кашлять. Вдруг заболеет — совсем беда. Так и не нашли они вчера дороги домой, по лесу начали кругами ходить, к этой ели два раза выходили, на третий решили здесь заночевать. То есть решил он, Вихор, старший. Младший в самом начале так испугался, что до сих пор и не говорил, и от этого было еще тяжелее, еще страшнее. А вдруг они никогда не найдутся? Ему захотелось заплакать или закричать на весь лес. И он опять вспомнил, что говорил дядька Мухор: «В лесу как заблудишься, самое главное — духом не падать. Не реви, не ори — только хуже будет. Опасней страха ничего в лесу нет. От него народу гибнет больше, чем от волков»…

Надо бы на дерево влезть повыше, осмотреться. Только вчера за целый день это невозможно было сделать, Горошек не отпускает от себя ни на минуту — боится. Может, пока он спит, попробовать? Вихор потихонечку, изо всех сил стараясь не разбудить братишку, высвободил руку, отодвинулся, еще отодвинулся. Не дыша, поднялся, без звука прокрался к одной из высоких елей, что стояли рядом, к той, у которой ветки были поудобнее. И только сделал шаг к дереву, примерился, куда поставить ногу, как в него намертво вцепились маленькие ручонки.

— Ах ты, мученье мое! Что же ты вскочил-то ни свет ни заря! Ну пусти ты меня, я только на дерево поднимусь, погляжу дорогу — и тут же слезу. Ничего с тобой не случится, тут же нет никого, ну… Мы же так никогда с тобой отсюда не выйдем, горе ты мое…

Брат только крепче вцепился в его одежду. В его глазах стоял такой ужас, что отойти в сторону хоть на сажень нечего было и думать.