Драконья кровь

Дети Грозы. Драконья кровь Мика Ртуть

Интермедия

 …вырастет из косточки дерево Силь, соединяющее землю и небо. И не приблизится к священному дереву неверный, упадет и не сможет идти — так узнаешь ты, кто любит меня, а кто таит зло и почитает ложных богов. Не примет земля воды лжеца, вора и убийцы, и так узнаешь ты виновного перед законом. Через девять дней зацветет дерево и принесет плоды. Дай один плод мальчику из семьи своей, и станет тот мальчик голосом моим. Береги его, слушай, что скажет он, и делай по слову его. А когда умрет он, принеси к дереву и закопай под корнями — возродится он в плодах Силь, и стану я снова говорить голосом его…

Последнее Слово Карума

617 год Исхода, середина лета. Полуденная Марка, остров Черепахи.

Ниме сен Акану

— Прими молитвы мои, о Истинный! — срывающимся голосом попросил рыбак и наклонил кувшин над корнями мертвой груши.

Ниме Акану затаил дыхание вместе со всеми, кто наблюдал за древним ритуалом: Старейшим, тремя молодыми жрецами и полудюжиной простолюдинов с кувшинами.

Вода звонко ударилась о сухую землю и ручейком побежала прочь, за пределы обозначенного замшелыми камнями круга. Ветер, пахнущий морем и ладаном, насмешливо засвистел в голых ветвях. Простолюдины выдохнули — со страхом и облегчением.

— Я ни в чем не провинился перед тобой! — В глазах рыбака блеснули слезы, когда он обернулся к Старейшему. — Я не знал!

Старейший молчал, прикрыв выцветшие глаза и опираясь на посох, такой же черный и неподвижный, как священное дерево. Трое молодых жрецов схватили рыбака и поволокли к обрыву. Простолюдины, взошедшие на рассвете на гору Карум-де, благоговейно замерли: суд вершится. Кто-то прошептал, успокаивая себя:

— Божий суд справедлив…

— Смилуйся, Истинный! Я не винова-а!.. — причитания рыбака превратились в крик, и крик падал и падал, пока не оборвался далеко внизу ударом и плеском.

Вода из треснутого рыбацкого кувшина все лилась на землю у корней и стекала прочь — дерево Силь не приняло жертвы.

Чем провинился рыбак, Ниме Акану не знал: Старейший не счел нужным просветить своего верного шпиона. Зато не поленился напомнить, что бывает с теми, чья служба не угодна единственному живому богу Полуденной Марки: Старейшему жрецу Истинного.

Только когда кувшин рыбака опустел, Ниме оторвал взгляд от единственного бутона на обращенной к востоку ветви груши и повернулся к Старейшему. В нос снова ударило ладаном: за восемь лет отсутствия на островах он отвык от всепроникающего запаха, угодного Истинному. Тлен и ладан. Родина…

— Пора, сын мой. — По бледным губам Старейшего скользнула улыбка. — Истинный ждет.

Полы черного циу из козьей шерсти, воплощение скромности и благочестия, но дозволенного лишь Высочайшим и жрецам цвета, развевались вокруг худых ног и хлопали на ветру, как упущенный парус. Казалось, сухонького старичка сейчас унесет в небо, и лишь высокий посох, словно вросший в скалу, помогает ему удержаться на земле.

— Благодарю тебя, отец мой.

Ниме поклонился, проведя рукой по вышитому мечу на левой стороне циу. Его одеяние из шелка было самого темного цвета, почти как ночное небо, но не черным.

Старейший выглядел в точности как всегда — сколько Ниме себя помнил, он не менялся. Ничто не менялось здесь, в стране мертвого бога. Чайки над морем все плакали над судьбой рыбака. Старейший шептал благословение. Ниме почтительно внимал.

Дослушав, он выпрямился и неспешно приблизился к дереву. Все веточки были целы, ни одна не обломилась за тысячу лет. Ладан. Тяжелый и сладкий запах смерти. Блеск акульего клея — каждое полнолуние, когда ночью светло, жрецы покрывают дерево слоем прочным, как алмаз. Запаха клея не различить за ладаном, а блеск… что блеск, если людям нужно чудо? Никто не увидит, что бутон священного дерева Силь сделан из шелка, а увидит — промолчит. Обрыв над Красной бухтой вот он, рядом.