Драконья незабудка 1 (СИ)

Особенно напрягали картины прошлого. Не хватало мне с моим счастьем провалиться в "день сурка". Так Мирочка назвал ловушку памяти — когда попадаешь в прошлое, которое хочется изменить. Но изменить его нельзя, а ты всё пытаешься, пытаешься, ситуация закольцовывается и выбраться из такой гадости самому практически нет шансов. Особенно если нет толкового якоря.

Пора паниковать! — поняла я, когда, начинаясь с улыбки, передо мной соткалась тетушка, такая бледная и грустная, что будь у меня в этой тиши сердце, оно бы кровью облилось.

— Я так хочу помочь тебе, тётя Мел. — я задохнулась от чувства вины, что не успела, не смогла. — Я дам тебе все свои силы, только живи!

Стой! Ищи свой якорь, дура! — на грани сознания скользили разумные мысли, но они почти не задевали виноватую меня.

— Выпей вот это, возьми меня за руку, тётушка.

Уйди! Подбери свой тортик у ног! — просил голос разума.

— У меня нет ног, — отмахивалась я от него. — Тётя Мелли, обними меня.

И тогда вспышкой двух фонарей ослепили меня глаза Корвина, а по голове словно блюдом треснули.

Тетя Мелли, тая, взмахнула левой рукой. А в правой — был поднос из-под торта. Я беззвучно рассмеялась, чувствуя, как из глаз выкатываются слёзы. Спасибо, тётушка.

Вот только тортик окончательно потерялся, а поднос остался у тёти.

Хм. Ну что ж, Корвин. Вот и настал твой выход. Я хищно улыбнулась. В руке возникло ощущение жесткого кожаного ворота куртки Корвина. Его мягкие длинные волосы мазнули по запястью, вызывая волну озноба.

Зато теперь я ощущала всё тело. И тяжесть якоря-Корвина приятно оттягивала руку. Прекрасно.

И — поехали!

"У и у-а-а". Бодрая песенка зазвучала в голове. Корвин прилежно стукался об углы и "узловые точки". Я, пританцовывая, волокла как мешок со свеклой тело Корвина.

Как говорится, ну извините. Мы не специальненко. Хотя это весело, однозначно.

Примерно на двадцатом повороте пыльного темного коридора меня накрыла вторая волна паники. На бедном якоре живого места, наверное, уже не было, дурацкое "у и уаа" закольцевалось похлеще попыток спасти тётю, и больше не веселило. В звук начал вплетаться скрип несмазанных петель. Коридор наполнился серым туманом.

Да Заррх меня разорви! И как мне теперь вытащить этот якорь из этой мути?!

Со всей мощи легких я закричала — но ничего кроме "у и уаа", всё такого же до тошноты бодрого и всё более скрежещущего по нервам, я не услышала. Из глаз брызнули слезы, но они не покатились вниз, а рассыпались вокруг меня, закружились, сталкиваясь друг с другом, дробясь, рассыпаясь мелкими брызгами, всё мельче и мельче, и их уже не отличить от тумана.

В сердцах встряхнула якорь-Корвина, и он — пропал, оставив меня в тумане, с пустыми руками и паникой в сердце. И грохочущей песенкой в ушах.

Ну какого Заррха мне так не везет?!

Крылатые, помогите! — я взмахнула руками, как крыльями, вздымая их вверх, и туман пришел в движение вместе с ними. Через мгновение его сдуло ветром, а я с удивлением огляделась.

Я очутилась в лесу — странном незнакомом лесу. Вокруг высоченные деревья, увитые зелеными канатами, кроны с мелькающими в них животными, скрывают небо, и лишь впереди виднелся просвет. Я шагнула вперёд и оказалась на огромной поляне, где не росло ничего кроме травянистых цветов — вокруг раскинулся ковер рыжих незабудок, словно поляна объята вечным негаснущим пламенем. А посреди неё возвышалась белая громадина, и я с трудом опознала в ней череп.

Череп дракона.

…Он такой большой, что похож на острозубую скалу.

Моё безумное воображение вместо зала для медитаций привело меня на место гибели Заррха на Архипелаге! Оно кажется таким реальным, что я могу, обойдя череп справа, рассмотреть весь скелет, занявший целую долину, укрытую огненными незабудками, а хвост протянулся на далекий, синеватый в туманной дымке холм. Я стою и смотрю на эту выбеленную солнцем и дождями громаду, не зная, что чувствую: ненависть или благоговение.

И вдруг скелет начинает меняться.

Словно поддеваясь маревом, с далекого хвоста и до самой головы он обрастает чёрной шкурой, блестящей на солнце острыми шипами, неимоверно красивый и такой же страшный.

Провалы глаз затягиваются мелкочешуйчатыми веками, плотно сомкнутыми, но будто готовыми открыться в любой момент. Из крупных, как пещеры, ноздрей истекает дымок.

Чёрный дракон Заррх распахивает пасть, и я замираю, не зная куда бежать и забывая, что это лишь бред.

— Он сейчас испепелит меня! — стучит в голове.

Но Заррх лишь кашляет, дымно, но без огня, сплевывает кровь, и я вижу вдруг, что он весь изранен, отовсюду в его теле торчат огромные колья, некоторые ещё горят или тлеют.

— Так тебе и надо, — думаю я, глядя на задыхающегося в агонии монстра.

Или я думаю иначе?

Он снова кашляет, сплевывает что-то, и вдруг картина моего кошмара сминается и меняется, дополняется адской болью, и вот я уже смотрю на морду дракона, только что выплюнувшего вместе со сгустками пахнущей озоном крови — меня.

А он, замерев, открывает глаза, жёлтые дикие глаза умирающего зверя, и рычит:

— Я ж-же пр-редупреж-ждал! Никаких медитаций!