Драконий коготь

— Не пугай гостя, — сверкнул зубами Геп. — Он может подумать, что эти ирбийские обезьяны бог весть какая сила. А меж тем они глупцы и трусы, у которых южное солнце выжгло разум и отвагу. Послушай, ты, Дебрен из захолустья, — он подкрепил слова движением клинка, — если до тебя еще не дошло, то заруби себе на носу: я командир группы здешних партизан. Группы многочисленной, хорошо организованной и прекрасно понимающей, чем дело пахнет. Мы знаем каждый твой шаг и будем знать каждый следующий. Ты можешь обмануть ирбийцев, но не нас. Мы знаем, что ты ожидаешь корабль.

— Барку.

— Молчи, когда я говорю. Я сказал: «корабль». Разумеется, имея в виду корабль речной, то есть барку.

— Это разные вещи… — Мязга прикусил язык, поймав взгляд командира.

— Нам также известно, — проворчал Геп, — что тебя приголубил военный преступник и извращенец Кипанчо из Ламанксены. За одно только это ты обязан отдать свою шею в руки народа. И отдашь, если не смоешь своих грехов.

— Изволите индульгенциями торговать? — холодно поинтересовался Дебрен. — Сколько надо заплатить за право заниматься тем, что вы называете грехом, а рассудительные люди — ремеслом?

— Служба у этого чудовища — не ремесло, — убежденно сказал толстощекий. — Сами не знаете, что говорите.

— Кипанчо не чудовище. Он с чудовищами… Я хотел сказать, он верит, что борется с чудовищами. Это больной человек.

— Больной, — согласился Геп. — И мы его с твоей помощью вылечим. Раз и навсегда.

— Я не медик.

— Вот и хорошо. Медик нам не нужен. Мязга, дай ему кошелек.

Мордастый вынул из-за пазухи маленький мешочек из серого полотна, очень похожий на раскиданные по постели мешочки, в которых Дебрен держал травы, и бросил магуну.

— Не звенит, — укоризненно отметил чароходец. И засунул кошелек за пазуху.

— Шутить изволите, господин цирюльник. И не мечтайте о мошне, набитой серебром или хотя бы медяками. Вы виновны в резне у дома канатчика, а его пятнадцатилетняя дочка, побитая и изнасилованная, бросилась со стены в ров. Выживет ли, еще неизвестно, но даже если выживет, то ее в городе оплюют, и родные выдадут не за этого вот Мязгу, а в лучшем случае за какого-нибудь парня, который ведрами болота осушает. Добавь к сказанному полторы дюжины порубленных и тех, которых черные из мести убьют. И начинай целовать мне ботинки за то, что после всего этого я даю тебе шанс выжить. А надо бы на кол насадить, как мы станем насаживать ирбийских псов, которые Мариелу изнасиловали.

Дебрен некоторое время присматривался к толстощекому.

— Ты ее любишь? — Парень глянул на него удивленно, потом с трудом сглотнул. — Если любишь, то отнеси пестик отцу, потому как аптека без хорошей ступки и пестика все равно что кухня без сковороды. А потом отправляйся к девке, сядь около кровати и бей по морде каждого, кто заявится, чтобы плюнуть на нее.

— Ты что несешь? — скривился Геп. — Сесть? Бить по морде?! Ты что, исповедник? Покаяние назначаешь?

— А кол оставьте в покое, — закончил Дебрен. — Я был там и знаю, что ни один ирбиец никого не успел изнасиловать. Ваши спокойные, мирные, безоружные соплеменники слишком быстро их поубивали. Что означает…

— Ни слова больше, — процедил сквозь зубы Геп, — иначе, клянусь Махрусом, я откажусь от операции и поищу другого травника. А тебя, засранный обманщик…

— Достаточно, — прервал его Дебрен. — Нам обоим нет нужды говорить больше, чтобы понять друг друга. Перестань размахивать мечом. Давай сядем и поговорим как серьезные люди.

Он сам показал пример, присев на лежанку около проткнутой подушки. Геп заколебался, однако потом указал товарищу на дверь, а сам уселся верхом на стул. Меч не убрал.

— Если ты знаешь, что этот разиня, — он указал головой на толстощекого, — сын нашего пилюльщика, то должен был заметить, что он к вашему разговору прислушивался, делая вид, будто подметает за прилавком в аптеке. И, вероятно, догадываешься, что подслушал он вполне достаточно.

— Что, например?

— А хоть бы то, что ты здорово за свою стариковскую жизнь курдюком трясешь. И денег на указатель лихорадки, малярийным определителем по-ученому именуемый, не жалеешь. Несмотря на это, каждый дефолец, который едва-едва первые слова выговаривать начал, объяснит тебе, что это указатель дурости и наивности, а не болезни. Потому что стоит дорого, а пользы от него никакой.

— Объясни другу, Мязга, что он напрасно аптекарский цех оскорбляет. Средство — не обманное. Просто иногда его неверно рекламируют, в чем, однако, твоего уважаемого родителя не обвинишь. Он честно объяснил, что указатель — именно то, о чем говорит его название. Он не лечит лихорадки, трясучки или как там ее еще твой Геп называл, а лишь обнаруживает болезнь на ранней стадии.