Драконов много не бывает

Собственно, у Семакина репутация скандалиста и, я бы сказала, сплетника. Нет, он не похож на девчонок, что с пеной у рта обсуждают всех, кто на язык попадёт. Этот фрукт делал всё намного тоньше и круче. Попасть Семакину на язык – это обрести в его лице личного хейтера. Там слово, там язвительное замечание – и с человека можно кожу снимать – сама сползает от Семакинского пристального внимания. А тут я… с утренней рвотой.

И я не могу закрыть ему рот. Не могу приказать, припугнуть, пригрозить. Нет у меня на Кирилла управы. А раз так – сутки-двое – вся общага будет на ушах стоять, обсуждая бедственное положение беременной не пойми от кого Жалейкиной.

В ушах так и стоит ядовитый голос Осиной: «Вот же! Тихоня! А сама пузо нагуляла!».

– Кирилл, всё хорошо, – постаралась произнести слова как можно терпеливее и мягче. На самом деле, мне не улыбалось ни разговаривать с Семакиным, ни объяснять, в чём дело. Как бы и так понятно, хотя всегда можно сказать, что, наверное, съела что-то не то.

– Алл, если тебе нужна помощь, ты только скажи, – он страдальчески сжимает губы и сглатывает нервно. Такое впечатление, что он отец моего ребёнка и ждёт, что я сейчас осчастливлю его радостным известием.

– Спасибо, Кирилл, я как-нибудь сама, ладно?

Он провожает меня взглядом. Стоит каланчой, подперев плечом стену. Как-то я не ждала от него ни помощи, ни сочувствия. Наоборот: плохо подумала. Где-то внутри царапается совесть, но я всё же поворачиваюсь и прошу:

– Если можно, никому не рассказывай о том, что видел.

Он оскорбленно вскидывается, руки у него в кулаки сжимаются. Но Кирилл лишь головой согласно дёргает. Получается у него как-то шарнирно, неестественно. Видимо, слова мои цепляют что-то в Семакинской душе. Знать бы ещё что…

Аркадий

Мать выбрала тактику изматывания. Больше она истерик не катала, с отцом, судя по всему, не поговорила. От грозного родителя – ни единого звонка или знака внимания, но булки расслаблять я не спешил.

С одной стороны, радовало его ослиное постоянство: если он говорил «вон», то вряд ли потом менял полюс своего отношения. Меня это тоже касалось. Допускаю, он приглядывал за мной, но ждал, когда я наиграюсь, приползу на коленях и буду слёзно просить о помощи. Но я тоже Драконов: упрямства мне не занимать, каяться ни в чём я не собирался. Меня всё устраивало.

Я привыкал жить скромно, подачек и от Пашки не принимал, хоть он и предлагал мне помочь.

– Знаешь, – сказал я ему после очередного настойчивого предложения помощи, – если я сейчас не научусь рулить самостоятельно, так и останусь амёбой.

– Ну что ты такое говоришь! – задирал он глаза к потолку и поднимал руки вверх. – Ты по определению не можешь быть аморфным существом! У тебя характер не тот – раз, ты всегда выкрутишься – два, и гордый, но бедный – это не про тебя, Арк. Ты не так воспитан. Сможешь заработать без проблем.

Собственно, он оказался прав, мой друг Пашка. Я усиленно ломал голову, где бы подзаработать ещё, кроме больницы. Времени у меня оставалось предостаточно, в суточные смены я втянулся, молодой организм вырабатывал энергию в усиленных дозах, и я никак не мог найти себе применение. И тут позвонил двоюродный брат Илья. Неожиданно.

– Слушай, – не стал он долгие разговоры вести, расспрашивать о здоровье матушки и злобном характере батюшки, о погоде мусолить не стал, а сразу же перешёл к делу, – выручай, а? Мы тут с другом и компаньоном дело общее открываем, человек нужен. И я подумал: ну зачем я буду кого-то со стороны брать, когда ты есть с тремя курсами экономического? Нужно бухгалтерией заняться. Нам некогда. А ты всё же свой и умный.

И я согласился. Из интереса и желания и здесь себя попробовать. А вдруг во мне талант умирает? С полами я уже разобрался – освоил профессию если не на «отлично», то на твёрдую «четвёрку» с плюсиком. На работе меня ценили. Местами прохода не давали. Но я стойкий. К тому же у меня Алла – Оса моя ненаглядная.

Всё было бы хорошо, если бы не мать. Я постоянно чувствовал её незримое присутствие в своей жизни. Она звонила мне каждый день с регулярностью механического автомата. С преувеличенным интересом выспрашивала, как я живу и не собираюсь ли одуматься. Не болею ли и не голодаю ли. Не знаю, как у меня хватало терпения с ней общаться, отвечать доброжелательно и ровно.

Сегодня я не выдержал. Вспылил, как бульдозер.

– Оставь меня в покое! Дай спокойно жить и дышать! Займись какими-нибудь делами, благотворительностью, например. Собакам в приют пожертвуй. Я сын твой – помню, не нужно постоянно об этом напоминать. Но почему, почему ты не хочешь любить меня таким, какой я есть? Что за блажь лепить из меня идола, когда я даже на падшего ангела не тяну ни разу!

Я ещё что-то выкрикивал. Мать молча положила трубку. Но я знал: её хватит ненадолго. И это угнетало.

– Что-то случилось? – Алла, наверное, почувствовала моё паршивое настроение. И я не сдержался. Нажаловался ей. Высказал всё, что на душе накипело.