Драконы осенних сумерек

Чувствуя, что это надолго, Тассельхоф отвернулся и зевнул. Кендеру было скучно; он принялся оглядывать гостиницу в поисках новой забавы. Глаза его обратились на старца, который все так же сидел у огня, рассказывая сказку мальчишке. Но не только ему: Тас заметил, что и варвары внимательно вслушивались. А потом… потом у него попросту отвисла челюсть. Ибо женщина откинула капюшон и блики огня легли на ее волосы и лицо. Восхищенный кендер так и застыл. У нее было лицо мраморной статуи: правильное, безупречное и бесстрастное. Однако восхищение кендера относилось в первую очередь к ее волосам. Подобных волос он никогда еще не видал, и в особенности — у жителей Равнин, которые, как правило, были темнокожи и темноволосы… нет, ни один ювелир, запасшийся золотыми и серебряными нитями, не смог бы выпрясть ничего подобного ее бледно-золотым волосам, мерцавшим в свете огня…

И еще один человек внимательно прислушивался к речам старика. Он был одет в темно-коричневые с золотом одежды Искателя. Он сидел за круглым столиком и потягивал вино, подогретое с пряностями. Уже несколько опустевших кружек стояло перед ним на столе; пока Тас смотрел на него, он мрачно потребовал еще.

— Это Хедерик, — шепнула Тика, пробегая мимо стола, за которым расположились друзья. — Высокий Теократ…

— Вина!.. — вновь потребовал тот, и Тика помчалась на зов. Хедерик зарычал на нее, ввернув что-то насчет из рук вон плохого обслуживания. Было видно, что Тика уже собиралась резко ответить ему… но только прикусила губы — и промолчала.

Старец между тем кончил сказку, и мальчик вздохнул, а затем любопытно спросил:

— Ты, дедушка, все по правде рассказываешь про древних Богов?

Тассельхоф видел, как нахмурился Хедерик. Кендеру оставалось только надеяться, что он не будет приставать к старику. Тас тронул за руку Таниса и кивнул головой в сторону Искателя, сопроводив свой жест взглядом, говорившим о возможной опасности.

Друзья обернулись… и красота женщины с Равнин тотчас сразила их в самое сердце. Они смотрели на нее, не в силах выговорить ни слова.

Голос старика неожиданно отчетливо прорезал нестройный людской гомон:

— Мои рассказы воистину правдивы, малыш. А впрочем, — старец смотрел прямо на женщину и ее рослого спутника, — спроси вот этих двоих. Они хранят древние легенды у себя в сердце…

— В самом деле? — Мальчик обрадованно повернулся к женщине. — Расскажи хоть одну!

Она отшатнулась в тень, на лице ее отразилась тревога: она тотчас заметила взгляды Таниса и его друзей. Мужчина придвинулся к ней, явно собираясь защитить ее в случае чего, рука его потянулась к оружию. Он смотрел сурово и мрачно, в особенности на увешанного оружием богатыря Карамона.

— Ишь дерганый, — проворчал Карамон. Но и его рука поползла к рукояти меча.

— Ничего удивительного, — сказал Стурм. — Стеречь такое сокровище!.. Он, между прочим, в самом деле ее телохранитель. Насколько я понял из их разговора, она в своем племени — царственная особа или что-то вроде того. Хотя, если судить по некоторым взглядам, их взаимоотношения этим не исчерпываются…

Тут женщина протестующе подняла руку:

— Прости, старец, но я плохая рассказчица… — Друзья с трудом расслышали ее голос. — Я не умею…

Она говорила на Общем языке медленно, с ужасным акцентом.

Радостное ожидание на лице мальчика сменилось горьким разочарованием. Старик ласково потрепал его по спине, потом посмотрел женщине прямо в глаза.

— Может, ты и вправду не мастерица рассказывать, — проговорил он ласково. — Но вот песни петь ты умеешь, не так ли, Дочь Вождя? Спой мальчику свою песню, Золотая Луна. Ты знаешь, о какой я говорю.

В руках у него появилась лютня; никто так и не понял, откуда он ее вытащил. Он протянул ее женщине, смотревшей на него с изумлением и испугом.

— Откуда ты… знаешь меня, господин мой? — спросила она.

— Это не важно, — старик улыбнулся. — Спой нам, Дочь Вождя.

Она взяла лютню, и было заметно, как дрожали ее руки. Ее спутник шепотом принялся возражать, но она как будто не слышала. Она не могла отвести взгляда от черных мерцающих глаз старика. Медленно, точно в трансе, начала она перебирать струны. Грустные аккорды поплыли сквозь нестройный гул голосов, и всякий шум немедленно прекратился. Все взгляды обратились на Золотую Луну, но она едва ли замечала. Ее песня предназначалась лишь старику.