Ворон улыбнулся ему:
— Ну, я мог бы сказать тебе, что такую мысль мне подсказал узел на веревке, которая перетягивала сверток. Такой узел говорит о том, что то, что находится внутри свертка, является подарком. Но ты мог случайно завязать его таким образом.
Уилл нахмурился:
— Так что же на самом деле?
— У тебя нет кошелька. Значит, нет и денег.
Уилл удивленно открыл рот, но тут же закрыл его:
— Старые привычки не умирают.
— Ну, Уилл, это не так важно. Дар принят, — Ворон подсел к столу. — Я слышал, ты разговаривал с королем Скрейнвудом?
— Вам, наверно, принцесса рассказала.
— Да, когда приходила в последний раз, — лицо Ворона просветлело. — У меня создалось впечатление, что ваш разговор прошел не слишком гладко.
Уилл заерзал на стуле:
— Он хотел, чтобы я наврал про вас, наговорил всяких гадостей. Ну, а я отказался.
Улыбка Ворона совсем не сочеталась с проницательным, цепким взглядом:
— И только? Уилл пожал плечами:
— Он ударил меня, дурак этакий. Что мне было делать? Я защищался, и все пошло наперекосяк.
Ворон нахмурился, а потом даже приподнялся со стула, пристально вглядываясь в лицо паренька:
— Король отнюдь не дурак. И если ты будешь придерживаться другого мнения, он может причинить тебе серьезный вред. До сих пор он думал, что управляет тобой, что из-за тебя нечего беспокоиться. Теперь все иначе. А иметь такого врага — весьма скверно, доказательством чего служит мое нынешнее положение.
— Да знаю я, знаю, — Уилл вскинул руки. — С тех пор уже неделя прошла…
— Однако ты рассказал об этом принцессе всего два дня назад.
— Ну, я вел себя примерно и все такое. Король явно успокоился, иначе меня сюда не впустили бы.
— Тебя могут не выпустить.
Уилл вздрогнул от этого предположения, но не успел возразить, что, дескать, может с легкостью выбраться отсюда, как послышался скрип поворачиваемого в двери ключа. Парень повернулся и замер, открыв рот.
Дверь распахнулась, в комнату вошел высокий мужчина, одетый в простой охотничий костюм. На шее у него висело серебряное ожерелье с эмблемой, изображающей полурыбу-полуконя; лысеющую голову перехватывал узкий золотой обруч; тронутая загаром кожа образовывала сеть морщинок вокруг глаз, а в том, что когда-то было пышной шевелюрой, было заметно больше седины, чем темных волос. Двигался мужчина, однако, уверенно и быстро, словно был моложе, чем казался на первый взгляд.
Ворон опустился на колени и склонил голову:
— Ваше величество.
Уилл, удивленно тараща глаза, вскочил со стула и тоже рухнул на колени.
— Ваше величество.
— Поднимитесь, вы, оба, — король Август из Альциды повернулся к надзирателю. — Можете идти.
Два телохранителя, сопровождавшие короля, проследили, чтобы надзиратель вышел в коридор и спустился по лестнице, а, значит, не мог ничего услышать.
Ворон предложил свой стул королю и кивнул на лепешку:
— Я мало что могу предложить вашему величеству, но все, что есть, ваше.
— Нет, друг мой, не беспокойся. Ты и без того столько сделал для мира, а в ответ не получил никакой благодарности. Чтобы я лишил тебя даже этого маленького удовольствия… Нет, — король взмахом руки велел Ворону сесть на койку и тяжело откинулся на спинку стула. — Я был очень невнимателен к тебе все эти четверть столетия и обязан перед тобой извиниться.
Ворон молча смотрел на короля, сощурив глаза; Уилл заметил, что у него дрожит нижняя губа. Чувствовалось, что слова короля трогали Ворона до глубины души.
Август поднял голову и устремил взгляд в пространство.
— Ты можешь подумать, Хокинс, что, говоря тебе все это, я забочусь о собственных интересах. Если ты судишь меня сурово, я не стану возражать, потому что заслужил это. Я предал тебя. Я мог бы возразить, что меня не было на месте, когда тебе понадобилась моя защита, но это не оправдание. То, как с тобой поступили в Ислине, непростительно, и мне следовало быть там.
Ворон посмотрел на свои ладони и медленно покачал головой:
— Вы были с армией в Окраннеле, спасали людей. Это важнее, чем судьба одного человека. Вам и без меня было о чем подумать.
— Ты слишком легко прощаешь меня, Хокинс. О том, что с тобой случилось, мне могли бы сообщить по
Ворон кивнул и попытался заговорить, но получилось у него лишь с третьего раза. Когда ему, наконец, это удалось, голос звучал напряженно, но в то же время мягко: