Дракула

Когда мы вошли в комнату Люси, я заметил, что

Ван Хельсинг со свойственной ему предусмотрительностью решил идти напрямик и постарался обставить и устроить все как можно лучше. Он даже причесал Люси, так что волосы ее светлыми прядями лежали на подушке. Когда она увидела Артура, то тихо прошептала:

– Артур! О, моя любовь, я так рада, что ты пришел.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, но Ван Хельсинг быстро отдернул его назад.

– Нет, – прошептал он ему на ухо, – не теперь! Возьмите ее за руку, это успокоит ее больше.

Артур взял Люси за руку и встал перед ней на колени, а она ласково посмотрела на него своими добрыми, чудными, ангельскими глазами. Затем она медленно закрыла глаза и задремала. Грудь ее тяжело поднималась, и она дышала, как уставшее дитя.

Тут с нею снова произошла та же перемена, которую я не раз наблюдал ночью. Ее дыхание стало тяжелее, губа вздернулась и открыла бледные десны, благодаря чему ее зубы казались длиннее и острее, чем раньше; она в полусне бессознательно открыла глаза, ставшие вдруг мутными и суровыми, и сказала таким странным и сладострастным тоном, какого никто из нас никогда от нее не слышал:

– Артур, любовь моя, я так рада, что ты пришел! Поцелуй меня!

Артур быстро наклонился, но тут Ван Хельсинг, пораженный как и я ее тоном, бросился к нему, схватил обеими руками за шиворот и со страшной, невероятной силой отшвырнул прочь.

– Ради вашей жизни, – сказал он, – ради спасения вашей собственной и ее души! Не прикасайтесь к ней!

Артур сначала не знал, что ему делать и что сказать, но раньше, чем приступ злобы успел овладеть им, он сообразил, в каких условиях он находится, и молча остался стоять в углу.

Ван Хельсинг и я взглянули на Люси, и увидели, как по ее лицу промелькнула тень бешеной ярости; острые зубы щелкнули с досады.

Вскоре после того она снова открыла глаза и, протянув свою бледную, худую ладонь, взяла Ван Хельсинга за его большую загорелую руку и, притянув к себе, поцеловала ее.

– Мой верный, дорогой друг, – произнесла она слабым голосом. – Мой и его верный друг! Берегите его и дайте мне надежду на покой!

– Клянусь вам, – ответил он торжественно, подняв руку, точно клялся в суде. Затем повернулся к Артуру и сказал:

– Подите сюда, дитя мое, возьмите ее за обе руки и поцелуйте в лоб, но только один раз.

И встретились их глаза, а не губы: так они и расстались.

Глаза Люси закрылись; Ван Хельсинг, стоящий около, взял Артура под руку и отвел в сторону.

Затем дыхание Люси стало снова тревожным и вдруг совсем прекратилось.

– Все кончено, – сказал Ван Хельсинг, – она умерла.

Я увел Артура в гостиную, где он стал так рыдать, что я не в силах был на него смотреть. Я вернулся в комнату усопшей и застал Ван Хельсинга, глядящего на Люси необычайно суровым взглядом; с ней произошла какая-то перемена: смерть вернула ей часть былой красоты, черты лица смягчились; даже губы не были больше так бледны. Как будто вся кровь, в которой больше не нуждалось ее сердце, прилила к лицу и старалась по мере возможности смягчить неприглядную работу смерти.

Я стоял около Ван Хельсинга и сказал ему:

– Ну вот, наконец-то бедняжка нашла покой! Все кончено!

Он повернулся ко ме и сказал торжественно:

– Нет, увы! еще далеко не все! Это только начало!

Когда я спросил, что он хочет этим сказать, он лишь покачал головой и ответил:

– Пока мы ничего не можем сделать. Подождем и посмотрим.

Глава тринадцатая

Похороны были назначены на следующий день, так чтобы Люси похоронили вместе с матерью.

Я заметил, что Ван Хельсинг все время держался поблизости. Возможно, причиной тому был господствовавший в доме беспорядок. Никаких родственников не осталось, так что мы с Ван Хельсингом решили сами пересмотреть все бумаги, тем более что Артуру пришлось уехать на следующий день на похороны отца.

Ван Хельсингу захотелось непременно самому просмотреть бумаги Люси. Я боялся, что он как иностранец не сумеет разобраться в том, что законно и что незаконно, и спросил его, почему он настаивает на этом. Он ответил:

– Ты забываешь, что я такой же юрист, как и доктор. Но в данном случае нельзя считаться только с тем, чего требует закон. Тут, вероятно, найдутся и другие бумаги, в которые никто не должен быть посвящен.

При этом он вынул из своего бумажника записки, которые были на груди у Люси и которые она разорвала во сне.

– Если ты найдешь в бумагах что-нибудь о стряпчем миссис Вестерн, – продолжал он, – то запечатай все бумаги и сегодня же напиши ему. Я же останусь всю ночь сторожить здесь, в комнате Люси, так как хочу посмотреть, что будет. Нехорошо, если кто-нибудь чужой узнает ее мысли.

Я продолжал свою работу и вскоре нашел имя и адрес стряпчего миссис Вестерн и написал ему. Все бумаги оказались в порядке, там даже точно было указано, где хоронить усопших. Только я запечатал письмо, как, к моему великому удивлению, вошел Ван Хельсинг, говоря:

– Не могу ли я тебе помочь, Джон? Я свободен и весь к твоим услугам.

– Ну как, нашел, что искал? – спросил я. Он ответил: