Дракула

— Называйте меня как хотите. Надеюсь, за мной навсегда сохранится титул друга. И позвольте мне — я просто не нахожу слов — поблагодарить вас за ваше доброе отношение к моей бедной Люси. Я знаю, она очень ценила вас. И прошу вас простить меня, если я был резок с вами или как-то проявил недовольство — помните, тогда?

Профессор кивнул и ответил очень доброжелательно:

— Знаю, как трудно вам было тогда понять меня. Чтобы поверить в необходимость такого поведения, нужно понимать его мотивы. Допускаю, что вы и теперь не вполне мне доверяете, поскольку по-прежнему не понимаете, в чем дело. Но возможны и другие ситуации, когда мне потребуется ваше доверие, а вы не будете понимать смысл моих действий. Однако придет время, и вы поймете — тьма отступит, и в солнечных лучах все тайное станет явным. Тогда вы будете благодарить меня — за себя, за других и за ту, чей покой я поклялся оградить.

— Конечно, конечно, сэр, — горячо заговорил Артур, — я во всем доверяю вам. Я знаю, вы — человек благородной души, вы друг Джека, вы были ее другом. Делайте все, что считаете нужным.

Профессор смущенно откашлялся:

— Могу ли я просить вас кое о чем?

— Конечно.

— Вы знаете, что миссис Вестенра оставила вам все свое состояние?

— О господи! Понятия не имел!

— Теперь все принадлежит вам, и вы вправе располагать всем по своему усмотрению. Я хочу, чтобы вы позволили мне ознакомиться с письмами и бумагами мисс Люси. Поверьте, это не праздное любопытство. У меня очень серьезные основания, и, несомненно, она бы это одобрила. Вот эти бумаги. Я взял их до того, как мне стало известно о ваших правах, — мне не хотелось, чтобы чужая рука коснулась их и чужой взгляд проник в ее душу. Если вы не против, я оставлю эти бумаги у себя. Даже вам я пока не хотел бы их показывать, но можете не сомневаться: у меня они будут в полной сохранности. Не пропадет ни одно слово. В свое время я верну их вам. Понимаю, что прошу очень многого, но вы не откажете… ради Люси?

Артур ответил со столь свойственной ему сердечностью:

— Профессор Ван Хелсинг, делайте все, что считаете необходимым. Я чувствую, что Люси одобрила бы мое решение. И не буду беспокоить вас вопросами, пока не настанет время.

Профессор встал и сказал очень веско:

— Вы поступаете правильно, нас ждет еще много страданий, и не только страданий. Всем нам, и в первую очередь вам, мой милый мальчик, предстоит пережить много горького, прежде чем мы вновь ощутим сладость жизни. Не стоит падать духом, надо исполнять свой долг, и все будет хорошо!

Эту ночь я спал на диване в комнате Артура. Ван Хелсинг вообще не ложился. Он ходил взад-вперед, точно охранял дом, и внимательно следил за комнатой, где в гробу лежала Люси, осыпанная белыми цветами чеснока, резкий запах которого смешивался в ночном воздухе с ароматом роз и лилий.

Дневник Мины Гаркер

22 сентября. В поезде по дороге в Эксетер. Джонатан спит. Кажется, только вчера я сделала последнюю запись в дневнике. А сколь многое уже отделяет меня от жизни в Уитби, когда Джонатан был далеко и не подавал никаких вестей. Теперь я уже замужем за ним, он — стряпчий, богат, мистер Хокинс умер и похоронен, а у Джонатана — опасный приступ. Когда-нибудь, возможно, он станет расспрашивать меня об этом. Все проходит. Да, я, конечно, немного подзабыла стенографию, вот что делает с нами неожиданное богатство, так что полезно будет слегка освежить в памяти забытые навыки…

Похороны были очень простые, но торжественные. За гробом шли только мы, один-два его старых друга из Эксетера, лондонский агент фирмы и еще один джентльмен, представитель сэра Джона Пакстона, президента Юридического общества. Мы с Джонатаном ощущали, что потеряли близкого человека, нашего лучшего друга…

Потом мы вернулись в город, доехав автобусом до Гайд-парка. Джонатан решил, что мне будет интересно побыть немного в Роу;[102] мы посидели там, народу было мало, от пустовавших кресел веяло грустью. Они напомнили нам о пустом кресле дома. На сердце было тяжело. Мы встали и решили пройтись по Пикадилли. Джонатан держал меня за руку, как в былые времена, еще до моей работы в школе. Мне это казалось не совсем приличным — когда несколько лет учишь девушек правилам хорошего тона, невольно сама становишься чопорной, — но я не стала возражать: все-таки это был Джонатан, мой муж, а вокруг лишь незнакомые люди. Так мы и шли, держась, как дети, за руки. Я засмотрелась на очень красивую девушку в шляпе с широкими полями, сидевшую в двухместном экипаже у магазина Гильяно.

Вдруг Джонатан до боли сжал мне руку и прошептал:

— О господи!

Я в постоянной тревоге за него, боюсь, как бы какое-нибудь волнение не вызвало рецидива болезни. Моментально повернувшись к нему, я спросила, что случилось.