Вначале я боялась, что этот ученый примет меня за дурочку, а Джонатана за сумасшедшего — ведь его дневник такой странный, — и я не решалась начать. Но он был очень любезен, обещал мне помочь, я поверила ему и начала свое повествование:
— Мой рассказ будет очень странным, но вы не должны смеяться ни надо мною, ни над моим мужем. Со вчерашнего дня меня охватило какое-то сомнение, но вы должны быть серьезны и не считать меня дурочкой из-за того, что я смогла поверить некоторым странным вещам.
— О, моя дорогая, — ответил он, — если б вы только знали, из-за каких странных явлений я здесь, то сами рассмеялись бы. Я научился уважать чужие убеждения, каковы бы они ни были. У меня широкие взгляды, и изменить это может лишь нечто из ряда вон выходящее.
— Благодарю вас, бесконечно благодарю вас! Вы облегчили мою душу. Если позволите, я дам вам прочесть одну тетрадь. Она очень длинная, но я переписала ее на пишущей машинке. Это копия заграничного дневника Джонатана; там описано все то, что с ним произошло. Я не решусь вам ничего о ней сказать, пока вы сами не прочтете ее. Затем, когда я снова вас увижу, быть может, вы будете так любезны и скажете мне, что вы думаете по этому поводу.
— Обещаю, — сказал он, когда я протягивала тетрадь. — Я зайду, если позволите, к вам завтра утром, пораньше, навестить вас и вашего мужа.
— Джонатан будет дома в половине одиннадцатого, приходите к завтраку — и тогда увидите его; вы можете успеть на скорый в 3.34 и будете в Паддингтоне раньше восьми.
Он взял с собой бумаги и ушел, а я сижу здесь и думаю — думаю, сама не знаю о чем.
Дорогая мадам Мина!
Я прочел удивительный дневник вашего мужа.
Можете спать спокойно! Как это ни страшно и ни ужасно, но все это
Милый д-р Ван Хелсинг!
Бесконечно благодарна вам за ваше любезное письмо, так облегчившее мне душу. Но неужели это правда и такие ужасные вещи происходят на самом деле; какой ужас, если этот господин, это чудовище, действительно в Лондоне! Мне страшно даже подумать! Я только что получила телеграмму от Джонатана, он выезжает сегодня вечером в 6.25 из Лаунсестона и будет здесь в 10.18, так что сегодня вечером я уже не буду волноваться. Поэтому прошу вас пожаловать на завтрак к восьми часам, если это не слишком рано для вас; при желании вы можете уехать в 10.30, и тогда будете в Паддингтоне в 2.35.
Когда я вчера вернулся домой, у Мины был уже приготовлен ужин; после ужина она рассказала мне о визите Ван Хелсинга, о том, что она дала ему оба дневника, и о том, как она за меня беспокоилась.
Она показала мне письмо доктора, в котором он говорил, что все это правда. Это меня сразу поставило на ноги. Я сомневался в реальности всего этого, что меня и убивало. Но теперь, когда я
Мне кажется, что он удивился, увидев меня. Когда я вошел в его комнату и представился, он взял меня за плечо и, повернув к свету, сказал, предварительно разглядев меня хорошенько:
— Но ведь мадам Мина говорила, что вы больны, что у вас было потрясение.
Мне было странно слышать, как этот добрый, серьезный старик называет мою жену мадам Миной. Я улыбнулся и ответил:
— Я
— Каким образом?
— Я прочел ваше вчерашнее письмо к Мине. Я мучился в сомнениях, все казалось мне неестественным, я не знал, чему верить, и не верил даже собственным чувствам. Не зная, чему верить, я не знал, что делать, и все продолжал трудиться над тем, что меня губило. Гибель казалась неминуемой, так как я перестал себе доверять. Вы понятия не имеете, что значит сомневаться во всем, даже в самом себе. Сужу по вашим бровям.