Драматургия Югославии

К р и ж о в е ц. Это, Лаура, не увертка, а элементарная логика. Это банально, как все истины. Чего тебе еще надо? Разве мы не договаривались сто тысяч раз, что после ликвидации твоего брака с этим несчастным мы узаконим свои отношения? Он этому препятствовал. Ладно. Разве мы не договорились, что подождем, пока не найдется какое-нибудь приемлемое, человеческое решение? Разве я не заявил перед этим болваном — представителем закона, что считаю тебя своей супругой, сделав ударение на нашей давней дружбе и взаимной симпатии, разве я не заявил, что готов выполнить все формальности? Я спрашиваю себя, что еще я должен был сделать? Упасть перед тобой на колени, как гимназист, и исповедаться, признавшись, что я был в борделе и пьянствовал под звуки балалаек?

Л а у р а. О, спасибо! Спасибо за пафос, с которым вы говорите о выполнении оставшихся формальностей!.. Мадам проводит зиму в Таормине, весну — в Асконе, концертный сезон — в Вене, в то время как месье серьезно и целеустремленно «работает» под звуки балалаек! После длительного перерыва супруги решили ради приличия провести вместе дождливое, скучное лето, путешествуя в фиакре и прогуливаясь под музыку на курортах… Merci! Ты так виртуозно извращаешь истину, что я даже на секунду поверила… Да это же одна из пластинок, которые ты с таким мастерством прокрутил перед этим жалким мальчишкой из полиции! Но нет, я теперь не так наивна, дорогой мой! Спасибо!

К р и ж о в е ц. Я старался помочь тебе, защитить тебя… всю ночь… Неужели во всем этом не прозвучало ни единого моего собственного слова?

Л а у р а. Ни одного! Ты защищал не меня, а себя, свое общественное положение, свою карьеру, свою высочайшую аудиенцию, свой министерский портфель, свою канцелярию. Ты перепугался, что я могу тебя скомпрометировать. Подумать только, интимная приятельница доктора Крижовца делает идиотское заявление в полиции да еще к тому же признается, что пристрелила своего супруга!.. Потому ты и был в такой панике… Ведь это все — динамит под твою карьеру, под твои амбиции! Ты вообще не представляешь себе жизни без потайной двери, ведущей в президиум. Вот что ты такое! Ну что ты на меня так смотришь? Я знаю, о чем ты думаешь.

Долгое молчание.

(Вызывающе.) Ты сейчас подумал, что я и вправду способна на убийство! Ты смотришь на меня каким-то полицейским взглядом!

К р и ж о в е ц. Не говори глупостей!

Л а у р а. Почему это не может быть правдой? Разве ты сам не говорил, что мечтал избавиться от Ленбаха?

К р и ж о в е ц. Ну да, я это присочинил для полиции ради психологической убедительности, я хотел уменьшить степень твоей моральной ответственности…

Л а у р а. Я так и знала, ты врал! Ты не тот человек, который держится своих слов. И все-таки мне его ничуть не жаль.

К р и ж о в е ц. Лаура, умоляю тебя…

Л а у р а. Ты не веришь, что я его убила? Но в то же время не совсем уверен, да?..

К р и ж о в е ц. Убила или нет… ты не сознаешь, что ты сейчас говоришь, а если и сознаешь, то…

Л а у р а. Нет, нет, не бойся, я его не убивала. Да я бы и не стала марать руки о такое ничтожество. Но вот тебя — тебя бы я застрелила, как собаку.

К р и ж о в е ц (подходит к Лауре с возгласом протеста и оскорбленной гордости. Встревоженный, обеими руками обнимает ее за плечи). Лаура!

Л а у р а (вдруг обмякла, как шелк ее кимоно, и оказалась у ног Крижовца. Нагнулась до самого ковра, точно желая лбом прикоснуться к полу… Затем встает, не понимая, что происходит, потрогала руками голову, как бы припоминая, что она только что сказала. Вполголоса). Прости меня, пожалуйста, я не понимаю, что со мной происходит… Я не в себе.

К р и ж о в е ц. Это все нервы, детка, я всю ночь тебя просил успокоиться. И теперь прошу, просто умоляю — иди отдохни, забудь обо всем! Для тебя сейчас самое лучшее — забыться. (Вынимает из кармана часы, смотрит, нервно убирает обратно.) О господи, у меня уже действительно нет ни секунды. Прости меня, но я должен идти, меня ждут.