Дражайший плут

В отсутствие признания Мейвуда в голову Тревельона по-прежнему закрадывались сомнения, но он не делился ими с леди Фебой: не стоило тревожить ее, не имея особых оснований. Кроме того, он всегда был начеку, как и прежде.

— Ага, а вот здесь образовалась завязь, — пробормотала Феба, теребя в пальцах цветок, с которого осыпались почти все лепестки. — Нет ли у вас корзинки?

Его брови поползли вверх. Откуда у него корзинка, зачем она ему?

— Нет, миледи.

— Как недальновидно с вашей стороны, капитан, — все так же вполголоса отозвалась она и, достав из маленькой сумочки на поясе ножнички, срезала увядший цветок и протянула ему. — Держите.

Тревельон взял цветок и сунул в карман, за неимением того, куда его выбросить.

— Не видно ли других, которые тоже нужно срезать? — спросила она его, в то время как рука порхала над цветами.

— Есть еще один. — Он поймал ее пальцы, прохладные и такие хрупкие в его большой ладони, и коснулся ими осыпавшейся розы.

— Ах, благодарю вас.

Он наклонил руку.

— Разве у вас нет садовника для подобной работы?

— Есть. — Она срезала головку цветка, и опять отдала ему, он вынужден был отправить и ее в карман. — Но зачем дожидаться?

Ее рука деловито принялась ощупывать розы.

— Ведь это нелегко, миледи.

Она рассмеялась, и этот смех вызвал в нем странное беспокойство, отдаваясь где-то в позвоночнике.

— Вы решительно ничего не смыслите в садоводстве, капитан Тревельон.

Она не стала вдаваться в объяснения, вновь принимаясь за работу, и его поразило, насколько ей было легко здесь, среди цветов, каким радостным, открытым было ее лицо.

— Жаль, что сегодня пасмурно, — рассеянно проговорила Феба.

Он не произнес ни звука, но она, должно быть что-то почувствовав, медленно выпрямилась и подняла к нему лицо — такое юное! — сжимая в руке ножницы.

— Капитан?

Раньше он не понимал, что имеется в виду, когда кто-то говорит, что у него разбито сердце, а теперь понял.

Спокойно. Он никогда не лгал ей раньше и не собирался и начинать.

— Сегодня солнечно.

Вокруг все было черно, хотя капитан Тревельон и сказал ей, что светит солнце.

Феба предполагала, что этот день наступит. Ее зрение неизменно продолжало ухудшаться год за годом. Только полный идиот не понял бы, к чему все идет.

Вот только… одно дело — понимать это умом, и совсем другое — принять. А оно, глупое, явно питало надежду на чудо.

От этой мысли она даже рассмеялась, только смех был скорее похож на плач.

И опять пришел на помощь он, ее верный капитан, суровый и лишенный чувства юмора, но неизменно оказывавшийся рядом.

— Миледи? — Тревельон взял ее руку в свою большую теплую ладонь и обнял за плечи, словно она могла упасть.

И было отчего.

— Как глупо, — сказала леди Феба и провела по лицу дрожащей ладошкой, потому что все-таки заплакала. — Развела сырость.

— Идемте. Вам нужно сесть.

Позволив опереться на свое надежное плечо, он подвел ее к каменной скамье и усадил. Она покачала головой.

— Простите.

— Не надо извиняться, хрипло проговорил капитан.

Она судорожно вздохнула, догадавшись, что он потрясен не меньше ее самой.

— Хотите знать, почему у меня только белые цветы?

Он если и был обескуражен, то никак этого не показал, просто ответив:

— Да.

— Три года назад, когда я только начала сажать свой сад, мое слабеющее зрение лучше всего различало белый цвет, — сказала Феба. — И, разумеется, еще потому, что белые цветы обычно пахнут сильнее других.

Он ничего не ответил: только крепче сжал ее плечи, — и она даже обрадовалась, что сейчас с ней именно капитан. Будь рядом Гера, Максимус или кузина Батильда, и ей пришлось бы сочувствовать их страданию — страданию из-за ее потери, — а капитан Тревельон просто давал ей ощущение своего надежного присутствия. Не станет же он рыдать от жалости к ней или придумывать слова утешения.

И это было по меньшей мере приятно.

— Это глупо, — продолжала Феба, — оплакивать неизбежное. Я знала, что лекарства нет, и сама настояла, чтобы Максимус прогнал всех этих докторов и чудотворцев. Я знала…

Она с трудом сдерживала рвавшиеся из груди рыдания и, закрыв ладонями рот, судорожно хватала воздух, дрожа всем телом.

Он погладил ее по волосам, привлек голову к себе на грудь, чтобы она могла вволю выплакаться, заливая слезами его рубашку. Один из его пистолетов больно врезался ей в щеку, но сейчас было не до этого. Феба плакала, пока мокрое лицо не стало красным, нос не забился, а в глаза словно насыпали песок. Потом, немного успокоившись, она слушала, как бьется его сердце, ровно и громко.

— Немного похоже на смерть, — прошептала она скорее самой себе. — Все мы знаем, что когда-нибудь умрем, но по-настоящему не верим.

На миг рука, по-прежнему лежавшая у нее на голове, болезненно напряглась, затем исчезла, переместившись на плечи.

— Вам рано говорить о смерти, миледи.

— Разве? — Она подняла к нему лицо. — Разве вот это не маленькая смерть? Я не вижу света. Я вообще ничего не вижу.

— Мне жаль, — сказал капитан Тревельон, и его голос был, словно гравий, шуршащий и скрипучий, но тем не менее подействовал успокаивающе. — Мне очень жаль.

Кажется, он действительно ей сочувствует.