Дребезг Звёзд

Он закружился, стоя на одной ноге, легко перешагнул на другую, сделал ещё один шаг. Перекат с мыска на каблук, отпрыгнул, снова закружился. Он танцевал под шум ночного Харькова, кружился в зареве сияющих огней мегаполиса. Город — маэстро, а он — его слуга. И таких, как он, тысячи. У каждого своя история, своя жизнь, свой мир. Но судьба каждого тесно переплетена с Ним, с Городом. На фоне его огней звёзды блекнут, за его светом меркнет их свет. Нам остается лишь догадываться об их дребезге — далёком отзвуке, что изредка доносится до нас. Как дребезг стекла при землетрясении, или окон в трамвае — мы прислушиваемся к нему, лишь тогда, когда учуем беду. Далёкий, едва слышный дребезг забытых, погрязших в своих мирах звёзд. Их свет — это их голос. Но на фоне городских огней их сияние меркнет и заметно лишь тем, кто пристально смотрит на небо, силясь там что-то найти. Но городское затмение всё закрывает. Всё, что нам остается — только слышать далёкий-далёкий, тихий-тихий дребезг. Дребезг хрупких звёзд.

Часть вторая. Забытые сказки

Глава восьмая. Приют, порождённый мечтой

Курить в тамбуре — дело одновременно неприятное, неблагодарное и даже опасное, и все эти факторы взаимосвязаны. Неприятное — потому что приходится курить стоя, опасное — потому что запрещено, а неблагодарное — потому что ввиду вышеперечисленного удовольствие от процесса уходит в ноль.

К своему несчастью Сон отказался от кальяна и перешёл на простые и пошлые сигареты. Даже сатана желает стать свиньёй, когда будни ада сжимают глотку. Время образов и излишнего пафоса — время юности и счастливого детства. Но с течением времени всё меньше удовольствия от них.

Сон задумчиво смотрел в окно поезда.

Отражение за стеклом смерило его напряжённым взглядом грустных выцветших глаз. Ещё б какой-то месяц назад этот юноша — неважно, по какую сторону стекла, — любовался происходящим за окном, слушал бы (а то и пел) немецкие марши 30-х годов и просто наслаждался дорогой. А сейчас… Да что сейчас, — Сон сам себе удивлялся: такое чувство, будто вместе с таинственным волшебством памятного лета он утратил нечто важное, стал совершенно другим человеком. С виду ничего не изменилось: он всё тот же Сон, никогда не отрекался от прозвища Короля в Жёлтом, всё так же любил людей, поезда и приключения.

Так-то оно так, да лишь на бумаге. На деле — несмотря на то, что прошло всего пару недель — достаточно маленький срок для чего-то кардинального — переменилось многое. Памятная ночь всё ещё откликалась в сердце сдавленными слезами. Что до самой Полины — ни её саму, ни её друзей Сон больше не видел, да и не сказать, что старался искать — слишком стыдно и противно было ему от собственных действий.

Майор пытался вызвать его на променад — и был послан значительно дальше, искренне, от всего сердца и, Сон надеялся, навсегда. Друзья героям хоть иногда помогают. Этот же — только бесил.

Лета в гости заглядывала — и они молчали и пили чай. А потом всё как-то… Как-то вот так.

Поезд остановился, и Сон снова посмотрел в окно, а после — лениво вздохнул. Какая разница, где вставать, если всё равно плевал на пункт назначения.

Накинул плащ, надвинул шляпу, походную сумку — через плечо, и на выход быстрыми шагами, в неизвестность.

Хмурый чужой вокзал с ничего не говорящим названием. Вечереет и холодает, ну да ничего, всяко лучше, чем дома. Носферату спят в своих гробах, и скитаются по миру, если гроб осквернён. Чем больше Сон думал о своём родном пристанище, тем сильнее создавалось ощущение, что какие-то недоброжелатели в его гробу раскидали хлеб и завесили все окна чесноком: тошно, затхло и до смерти противно. Пустынный вокзал неизвестного города, где виден лишь кромешный лес, стальные вены дорог да мелкие деревянные коробки-дома поодаль — и тот сейчас казался Сну уютнее, чем дом родной.