Томтит разыгрывал в домашнем быту фамилии Гордон в своём роде немаловажную роль. Он и его мать были собственностью мистрисс Несбит. Его настоящее имя было респектабельно и общеупотребительно, его звали Томасом; но так как он был из тех беспокойных, исполненных жизни и огня маленьких созданий, которые, по-видимому, существуют на белом свете только для того, чтоб возмущать спокойствие других, то Нина прозвала его Томтитом {Tomtit, синичка.
— Ах, мисс Нина! Откуда взялись такие прелести? Тут и для меня есть что-нибудь, не правда ли, мисс Нина?
— Видишь, каков этот ребёнок! — сказала мистрисс Несбит, качаясь в кресле, с видом мученицы. — И это после всех моих увещаний! Пожалуйста, Нина, не позволяй ему делать подобные вещи; это подаст ему повод и к другим нелепостям.
— Том! Сию минуту встань, негодный! Подай стол и поставь поднос... Сейчас! — вскрикнула Нина и, топнув ножкой, засмеялась.
Томтит повторил прыжок, выпрямился, схватил столик, начал танцевать с ним, как будто в руках его была дама, и наконец, сделав ещё прыжок, поставил столик подле мистрисс Несбит. Мистрисс Несбит приготовилась ударить его, но Томтит быстро отвернулся, и предназначаемый удар опустился на столик, с силою, неприятною для доброй леди. — Мне кажется, этот мальчик создан из воздуха, никогда не могу попасть в него! — сказала старуха и лицо её покрылось ярким румянцем.
— Право, он хоть святого выведет из терпения!
— Действительно, тётушка; и даже двух святых, таких как вы и я. Томтит, негодный! — сказала Нина, погладив своею маленькою ручкою курчавые волосы мальчика, — будь умником теперь, и я покажу тебе мои наряды. Поди поставь поднос на столик... Что же ты стоишь, повеса!
Потупив взоры, с видом притворного смирения, Томтит взял поднос и поставил на место. Мистрисс Несбит сняла перчатки, сделала необходимые приготовления и прочитала коротенькую молитву, в течение которой Томтит держался за бока, стараясь подавить невольный хохот. Прочитав молитву, мистрисс Несбит весьма серьёзно наложила руку на ручку чайника, но вдруг отдёрнула её, пронзительно вскрикнула и начала размахивать пальцами, как будто прикоснулась ими к раскалённому металлу.
— Томтит! Ты когда-нибудь сожжёшь меня окончательно.
— Что же, мисс, разве горячо? А я ещё нарочно повернул его носком к огню. — Не правда! Ты лжёшь! Ты верно повернул ручку в самый жар, как и всегда это делаешь!
— Как это можно, мисс помилуйте! — сказал Томтит, принимая на себя рассеянный вид. — Неужели я уж не могу запомнить, что носок у чайника, что ручка, тем более, что учил это целое утро, — сказал он, возвращая самоуверенность: он видел, что светлые глазки мисс Нины искрились от удовольствия.
— Тебя нужно высечь... Вот что! — сказала мистрисс Несбит, приходя в неистовый гнев.
— О, да! Я это знаю, — сказал Томтит. — Ведь мы такие негодные слуги. Господи, избави нас от огня вечного!
Нина до такой степени была изумлена новым применением возгласа, который тётушка её тщетно старалась вложить в голову Томтита, неделю назад, что не выдержала и залилась громким, шумным, весёлым хохотом.
— О, тётушка, перестаньте! Это совершенно бесполезно! Вы видите, что он ровно ничего не понимает! Он ни больше, ни меньше, как воплощённая резвость.
— Нет, мисс Нина я ничего не понимаю, — сказал Томтит и в тоже время посмотрел на неё из под длинных ресниц. — Вовсе ничего не понимаю и не буду, кажется, понимать... Не умею.
— Послушай Томтит, — сказала мистрисс Несбит, вынув из-под кресла синий кожаный ремень, и бросив на мулата свирепый взгляд, — если ручка чайника будет горяча в другой раз, я тебя вот чем! Слышишь ли?
— Слышу, миссис, — сказал Томтит, с невыразимо-неприятным равнодушием, которое так обыкновенно в его сословии.
— Теперь, Томтит, отправляйся вниз и вычисти ножи к обеду.