Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

"Братья! Неужели не слышите громкого призыва?
Звук военной трубы раздаётся!
Всё внемлет ему, все собираются вкупе,
И воин спешит под знамёна"!

В каждой ноте, в каждом переливе голоса отзывалась звуки шумной, свободной радости. Гарри слышал в них одно лишь презрение к своей ничтожности. В эту минуту, душа его разрывалась на части, по-видимому, от язвительной боли. В нём пробудилось чувство, неопределённое, тревожное, неотступное; пробудилась непонятные инстинкты. Источники его благородной натуры, безвыходно замкнутые до этой поры, вдруг прихлынули к сердцу с удушающею силою, и в эту минуту невыносимых страданий, Гарри проклинал день, в который родился. Судорожное сжатие его души было прервано внезапным поведением Мили, шедшей по тропинке.

— Мили! Какими это судьбами? — сказал изумлённый Гарри, — куда ты отправляешься?

— Иду на почтовую станцию. Хотели было заложить телегу для меня. « Но, — помилуйте, — сказала я, — зачем Господь-то дал нам ноги»? Нет, пока в силах ходить, я не хочу, чтоб меня возили животные. И к тому же, душа моя, в такое утро и но такой дороге приятно прогуляться: между этими деревьями, так вот и слышится голос Господень. Но, праведное Небо! Что же это сталось с лицом-то твоим?

— Это Том Гордон, будь он проклят! — сказал Гарри.

— Ради Бога, не говорите таких слов, — сказала Мили, наставительным тоном, на который, между всеми членами, составлявшими господскую прислугу, она имела право по своим летам и степенности.

— Я хочу, я буду говорить! И почему же нельзя мне этого говорить? Я больше не хочу быть хорошим человеком.

— А разве ты поможешь себе, сделавшись дурным? Ненавидя Тома Гордона, неужели ты захочешь действовать, подобно ему?

— Нет! — отвечал Гарри, — я не хочу быть таким, как Том Гордон; я хочу только отомстить за себя! Дрэд сегодня снова со мной разговаривал. Каждый раз он пробуждает в душе моей такие чувства, что самая жизнь становится в тягость; я не в силах переносить такое положение.

— Друг мой, — сказала Мили, — остерегайся этого человека. Держись от него как можно дальше. Он находится в Синайской пустыне; он блуждает во мраке и буре. В одном только Небесном Иерусалиме можно быть свободным; поэтому не обращай внимания на то, что случается здесь — на земле.

— Да, да, тётушка Мили, это всё прекрасно для такой старухи, как ты; но твои слова ни под каким видом не могут согласоваться с понятиями молодого человека, как я.

— Что вам до того, что случается за земле, — набожно продолжала Мили, — все пути ведут к Царствию Небесному, и этому царствию не будет конца. Друг мой, — продолжала она, торжественным тоном, — я не ребёнок, я знаю, что говорю и делаю. Я работаю не для мисс Лу, но для Господа Иисуса, и, поверь, Он воздаст мне по делам моим лучше всякого человека.

— Всё это прекрасно, — сказал Гарри, несколько поколебленный, но не убеждённый, — но мне бесполезно действовать как-нибудь иначе. Имея такие чувства, ты должна быть счастлива, Мили; но я их не могу иметь.

— Во всяком случае, друг мой, не делай ничего безрассудного: не слушай его.

— Да, — сказал Гарри, — я вижу, что всё это сумасшествие, чистое сумасшествие; — бесполезно думать, бесполезно говорить об этом. Прощай, тётушка Мили. Мир с тобой!

Сказав это, молодой человек тронул с места свою лошадь и вскоре скрылся из виду.