Дресс-код для жены банкира

Человек дела, Павел Викторович сдержал свое обещание, пригласив меня прийти на завтрак в его люкс. В гостиной за столом уже сидела Глафира, облаченная в коричневую блузку и юбку, которые делали ее похожей на гимназистку, забывшую надеть фартук. Жестом пригласив меня сесть, она придвинула кофейник и блюдо с круасанами. Не зная, с чего начать, я спросила:

— Как спалось?

— Я всегда плохо сплю, если только Ядвига не дает мне лекарство. А в последнее время они как раз решили отказаться от медикаментов, поэтому я обычно почти не сплю, все думаю. — Глафира взяла в руки чашку. — Ручная роспись… Как хорошо, наверное, сидеть рисовать эти тоненькие золотые линии, размышлять о чем-нибудь…

— А я даже прямую линию на листе бумаги изобразить не в состоянии, у меня бы получался сплошной брак.

— Сплошной брак — это у меня. Я столько ошибок на делала, что теперь всего боюсь, даже сказать что-нибудь. Ужасно сознавать, что ты всё, и людей и их поступки, понимала неправильно, и так стыдно, стыдно… за наивность, доверчивость. Что может быть никчемней доверчивой дурочки?

— Но все может выправиться, вы ведь сильно изменились…

— Изменилась? Вся перемена в том, что я теперь понимаю: самое лучше сидеть, молчать и не двигаться. Только вот они меня дергают…

— Но ведь это близкие вам люди!

— Что значит близкие люди? Ядвига — наемный работник, по мере сил изображает участие, а дед… У него совсем другие мотивы. У него типа вендетта, задета его честь, пятно на репутации и так далее… Сейчас, когда со всеми разберется, отправит меня в санаторий куда-нибудь подальше и успокоится. Я поэтому и решила вчера настоять… настоять на разговоре про… ну вы понимаете… Вчера посмотрела на себя в зеркало… и мне показалось, что я должна знать, почему со мной так поступили. А сегодня уже думаю, может, зря, может, лучше в санаторий и все забыть…

— Мне кажется, Павел Викторович к вам очень привязан и старается для вашего блага! — Слушать такие признания было тяжело и неловко, и я отделалась дежурной фразой.

— Угу. — Глафира сразу почувствовала неискренность. — На похоронах выяснилось, что покойника все любили. Поздно все это теперь…

В номер вошел Павел Викторович в спортивном костюме.

— Отличный тут у них тренажерный зал, жаль только полноценного бассейна нет, но зато вид прямо на Исаакий! Что ж, приходится выбирать между культурой художественной и культурой физической. Ну, как вам завтракается, милые барышни? — Он критически осмотрел стол. — А что же они горячее не принесли? Я омлеты заказывал, томаты-гриль… Как Ядвиги нет, так никто и не проследит. Глаша, ну давай, звони в обслуживание номеров, черт знает что, а не пятизвездочный сервис.

Он картинно изобразил крайнюю степень возмущения.

— Дед, — робко сказала Глафира, — может, ты сам позвонишь, ну, мужским голосом… А то меня по телефону за ребенка всегда принимают…

— Да какая разница, каким голосом, они давно должны выполнить заказ. — Он осекся. — И голос у тебя абсолютно нормальный, и все остальное тоже. Нормальное, понятно тебе или нет? Я пойду переоденусь, а вы, — Павел Викторович сделал в нашу сторону некий объединяющий жест, — разберитесь с омлетами.

Глафира с ужасом посмотрела на телефон.

— Может, лучше вы?

— Конечно, конечно. — На лице ее читалась такая мука, что я сочла за благо решить вопрос с омлетами и томатами, которые в сопровождении новой порции круассанов и кофе незамедлительно прибыли в номер.

— Прекрасно, прекрасно. — Вернувшийся в гостиную Жаров одобрительно заглянул под серебряные крышки, которыми были накрыты блюда. — Значит, так: чтобы простимулировать ваш аппетит, скажу сразу — они оба в порядке. Один в тюрьме, в прекрасных условиях. Это без всякой иронии, дорогая Валерия, тем более что он скоро оттуда выйдет. Второй — в Стамбуле.

— Где? — В глазах Глафиры даже вспыхнул огонек интереса.

— В Стамбуле, город такой. — Павел Викторович отрезал кусочек омлета. — Замечательно, выше всяких похвал. Ну, ешьте, ешьте, сейчас все расскажу.

Мы послушно принялись за еду.

— И как вы думаете, что Антонов-настоящий делает в Стамбуле? — Он налил себе кофе. — Не догадаетесь никогда! И никто никогда не догадался бы, если бы наша Валерия… — Жаров посмотрел на Глафиру. — М-да, тут, несмотря на нетерпение публики, вынужден сделать небольшое отступление. Я, Глаша, решил, что режим умолчания по отношению к твоей печальной истории нужно отменить. Хватит прятать голову в песок, тем более что вчера ты твердо заявила, что хочешь расставить точки над «i». Говорила такое?

— Я… — неуверенно протянула Глафира, — я не понимаю…

— Есть сомнения — уходи, — он указал на дверь спальни, — сиди там, гоняй в голове свои мрачные мысли. Но вот что я тебе скажу: мы тебя из этого омута вытянули, сама бы ты не справилась, но ты это обстоятельство неправильно трактуешь — не понимаешь, что это везение большое, выйти из такой истории живой, вполне себе здоровой и в своем уме! Да ты уже удачу держишь за хвост, Глашенька, родная моя. Сейчас знаешь, как все будет…