Дрессировщик. Приручение

Да и не хуже она была, чем все остальные в школе! Все, точно так же, донашивали прошлогодние вещи и не жаловались! Что эта классная к ней пристала? Да так, что поперлась к ним домой, "знакомиться", без предупреждения.

Если б знали о ее приходе, отец не стал бы пить, да и мать хоть немного, да принарядилась бы… А так…

Женя до сих пор содрогалась, вспоминая лицо этой тетки, полное жалости и брезгливости. Не могла она на такое спокойно реагировать. Нормально они жили! Не хуже всех! Пусть бы классуха по соседним домам походила… В общем, нахамила она ей, да такими словами, за которые потом от родителей и получила, несколько дней не могла присесть, не почесываясь.

Классуха тогда очень быстро свинтила, и Женя уже вздохнула спокойно. Но не тут-то было. Все только началось: ее записали в неблагополучные. Её-то, которая все четверти заканчивала только на пятерки, которая вечером только дома из окна видела, как гуляют и развлекаются ровесники.

Специально даже вызвали какую-то комиссию из района, заставили собирать кучу справок, доказывать, что семья у них нормальная… Правда, доказывали только Женя и мама. Отцу, казалось, было все равно. Главное, чтобы соседи не узнали — это все, о чем он беспокоился.

А когда выяснилось, что Женю заберут на два года, в интернат с полным содержанием, только обрадовался. Сказал, что без обузы жить будет легче.

Женя понимала, конечно, что эти слова он говорил не от сердца, а от бессилия. Чтобы не показывать, как расстроен своей неспособностью изменить что-то… И мама то же самое говорила… Но от этого боль и обида становились только чуточку меньше. Совсем не уходили.

А потом уже стало не до обид и прочих глупостей. Выжить бы, да не потерять остатки гордости и самолюбия.

Ей, домашней, воспитанной, послушной девочке было страшно в этом зверинце. По-иному назвать интернат язык не поворачивался. Дети, жившие там годами, переведенные из других подобных заведений за плохой характер и буйный нрав, за мелкие преступления, давно уже привыкли к законам волчьей стаи. А Женя привыкнуть не могла. К тому, что лучше молчать на уроках, чтобы не прослыть выскочкой, опускать глаза, если происходит что-то запредельное, и никому никогда не рассказывать, чтобы не быть битой за стукачество. Били ее и за то, что действительно правду сказала воспитателю (не смогла промолчать), и за то, о чем даже не догадывалась. Просто однажды все решили, что Женя будет козлом отпущения, и на нее валили все грехи.

Со временем научилась за себя постоять, но до чего же было тошно от этого!

Правда, в ежедневной борьбе за свое место под солнцем уже не осталось времени на обиды, тоску, претензии. Просто хотелось домой, к маме. Туда, где есть равнодушие и невнимание, но не было никогда ненависти и злости. Нищета, голод, холод и обноски были и там, и там…

Она продержалась два года. И даже на каникулы ее не забирали. Денег не было на дорогу домой и обратно. Да и не ждали ее там, дома. Это Женя тоже поняла. Оставалась в летнем лагере, работала на участке, благо, что полоть и копать научилась с детства. Ее не выгоняли, и даже подкармливали немного, лучше, чем в учебное время.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Можно было бы продержаться и еще два. Хватило бы сил, приобретенной злости и равнодушия, Женя протерпела бы и насмешки, издевательства, и подколки… Не смогла. О поводах предпочитала не помнить. И даже когда мыкалась по заброшенным домам в соседних деревнях, после побега, не думала об этом. Просто запрещала себе возвращаться.

Она бы, как и прежде, мечтала вернуться домой, к родителям, хоть и знала, что нельзя. Знала, что найдут, заберут обратно в ненавистный интернат, а там — еще и накажут. И постараются "научить" так, чтобы больше никогда не думала о бегстве. Но мечтать-то ей никто и ни за что не смог бы запретить…

Но сегодня, проснувшись в доме этого замечательного человека — Суворова Игоря — Женя поняла, что раньше и домов-то нормальных не видела. Здесь было тепло. Даже поздней осенью, переходящей в зиму, было тепло во всех помещениях. И Женя, впервые за много времени, смогла уснуть под простым одеялом, раздетая до белья, не кутаясь во всю одежду, что была у нее в наличии. И утром тоже тепло сохранялось…

Конечно же, она не была совсем глупой и нецивилизованной. И слышала про такие вещи, как центральное отопление, батареи и всякие другие полезности. Но не видела никогда, чтобы они работали по-настоящему.

Только здесь — впервые.

А еще белье постельное — белоснежное, гладкое, как будто хрустящее под руками и телом… Наверное, накрахмаленное. Она постеснялась уточнять у Светланы (стыдно было выглядеть полной деревенщиной), однако, подумала, что крахмальные простыни выглядят именно так…