Древлянская революция

-- Ты, Федька, за своей писаниной жизни не видишь, -- сообщил. -Историю сочиняешь, а всамделишная-то история мимо тебя идет. А я уж сколько годов на лавке сижу, гляжу, не отвлекаюсь и думаю. Оно посмотришь наперво-то -- все врозь, а ежели глазом въешься -- все увязано-перевязано. Одно из другого выходит, в третье бежит, к четвертому тянется, пятое-шестое на них висит, седьмое утягивает, восьмое-девятое проглядывает, а десятого и не видно, да оно промеж прочего угадывается, и его надоть понять, потому как невидимое подчас и есть главное. В каждой истории, Федька, главное -- куды катится она, кто ей исход положил и с какого резону. Ты же вон какую книжищу настрочил, а главного не ущучил. Для немцев, французов либо англичан, ежели на них переиначить, твоя бы история подошла. Но она не с руки нам. Ты, парень, к Древлянску не с той стороны зашел. Французы, немцы, не спорю, себя соблюдают. Справную жизнь отстаивают, потому что личность -- главное у них. И личность у них что хошь творит, абы жилось сытно. В Древлянске же другой коленкор. Лет двадцать глядел я, глядел и не углядел.

Такое нежданное суждение озадачило Федора Федоровича. Раньше он не догадывался о дедовых мыслях, даже и не предполагал, что дед над такими вопросами думает. Ни прошлая дедова жизнь, ни его теперешнее одинокое отрешенное созерцание жизни не позволяли это предположить. Правда, было дело, после отрицательной рецензии Федор Федорович по-дружески попросил деда прочитать "Историю Древлянска", но по прочтении тот не высказал никакого мнения. Видно, ничего не понял, решил тогда Федор Федорович. И вот теперь такой кульбит!

И Федору Федоровичу захотелось кое-что прояснить.

-- А ты не перебивай! -- насупился дед. -- Я эвона сколько годов молчуном сидел, слушал. Теперь ты слушай и знай: что скажу -- мало понять. Иное реченое надобно через сердце прогнать, тогда от него толк будет, то есть польза народу. Народу-то польза -- когда от сердца, а когда от одного ума -- беда. Ум, Федька, ежели сам по себе -- всегда прав, потому как сам для себя всего каждый раз устанавливает свою меру, сам с собой совет держит, сам с собой решает. Вникай: только подъяремный сердцу ум великое рождает, а свободный сеет тлен.

"Вроде я что-то похожее написал", -- подумал Федор Федорович, а вслух выразился:

-- Ты к чему клонишь?

-- Клоню туда, -- кивнул на лежащую на письменном столе тетрадь дед. -Ты эвона опять пишешь, да мнится мне, снова поверху глядишь. И сабля, и камень, и бумага тебе не факт. Опять, Федька, умственно сочиняешь, установленной тобой мерой жизнь меряешь? А сначала не худо бы сердцем к родимой земле припасть. Пора бы, Федька. Тебе, дураку, скоро пятьдесят стукнет.

-- Я теперь другое пишу, -- попробовал оправдаться Федор Федорович, но дед прихлопнул себя по коленке:

-- Молчи! Что бы ни писал, но о роде-племени своем должен помнить. Ты для кого пишешь? Для немца-француза? Они о нас давно все сами написали, как им надо. А нам от тебя нужна правда.

-- Кому -- "нам"?

-- Народу.

-- Ты -- народ?

-- А что же я -- пень с горы? -- обиделся дед. -- Я, Федька, мало того, я, как нонче в газетах пишут, хранитель памяти. Последний на весь Древлянск. Помру вот, и некому станет поучить тебя, как писать надоть. И станешь ты русскими словами строчить по-французски.

-- Что-то я тебя совершенно не понимаю, -- закрутил головой Федор Федорович. -- Как писать-то надо? Факты, что ли, не искажать?

-- Это само собой, -- закивал дед. -- Но факт надо уметь понять. Вот, к примеру, беседуем мы, а ты меня, старого человека, заместо "вы" тыкаешь.

-- Ну?

-- По-французски либо по-английски глянуть -- чести моей урон, а по-нашему, по-древлянски, -- уважение. Понимаем это только мы, потому как ухом и сердцем в тыканье тон особый слышим. Француз же хоть на двести процентов по-русски выучится, а возьмется тыкать -- и нагрубит. Понял?

-- Не понял, -- признался Федор Федорович.

-- Ты тыкаешь мне душевно.

-- Опять не понял.

-- Экий ты! -- удивился дед.

-- Не понял, при чем здесь мои рукописи.

-- А при том, что факты у тебя вроде мертвые, ты их словно бревна сваливаешь. И личности у тебя вроде, и все при всем, а до донца историю понять не можешь.

-- Что еще за донце? -- фыркнул Федор Федорович, начиная уставать от разговора, и дед решил: пора главное довести.