Когда Пяст узнал, что Лешки выслали уже передовые отряды на Ледницу, волей-неволей пришлось скорее сниматься с места, чтобы раньше врагов прибыть на границу. Из всего, что рассказывал Добек, видно было, что врагов по числу значительно меньше дружины Пяста, а страшно одно их вооружение. Старшинам не терпелось скорее повидать неприятеля, чтобы раз навсегда с ним покончить.
Выступление Пяст назначил на следующий день, чуть свет, с самого раннего утра.
XXIX
Пяст вел свою дружину с такой осторожностью, словно боялся вспугнуть диких зверей окрестных лесов. О других воеводах он сведений не имел. Не имели и они сообщений друг с другом. Тем не менее все сошлись почти одновременно на равнине у Ледницы. Это охотно сочли за хороший признак, и общий восторженный крик наверное бы вылетел из тысячи грудей, если бы не строгое приказание князя хранить глубокую тишину.
Пяст, остановившись на возвышенном месте, любовался своими дружинами, которые в образцовом порядке стекались к нему с разных сторон.
Решено было здесь ожидать неприятеля до следующего утра, а если не явится, то общею массой двинуться к Поморской границе. Настало и утро — веселое, ясное, так бодро смотревшее после холодной осенней ночи… Вдруг у самой опушки ближайшего леса показались всадники, вооруженные с головы до ног.
То были Лешки и их дружина.
Они, видимо, не надеялись встретить полян готовыми к обороне, так как передовой их отряд остановился на месте как вкопанный и казался испуганным неожиданностью.
В воздухе тишина стояла торжественная. Никто не произнес ни одного слова.
Поляне, нисколько не испугавшись врагов, не тронулись с места. Поморцы тоже не двигались, хоть, может быть, и охотно вернулись бы в лес.
Судьба так распорядилась, что на этой равнине, расположенной над Ледницей, должна была совершиться решительная, последняя борьба Лешков с кметами. Молодые князья, полагаясь на оружие немцев, на их умение, а, может быть, и на помощь, обещанную им Добеком, велели своим подвигаться вперед… Число их росло; из лесу прибывали все новые воины… Пяст, окруженный своими вождями, стоял и зорко следил за немцами. Он еще ни одного приказания не отдал.
Лешки виднелись несколько в стороне… Молчание полян вернуло Лешкам их бодрость духа; они огласили воздух воинственным криком, надеясь хоть этим испугать врага.
Поляне, как и раньше, безмолвствовали.
Пяст и шесть окружавших его стариков-воевод наблюдали за движением неприятеля, силы которого продолжали все возрастать.
Первым близ Пяста замечался Стибор, начальник отряда, селившегося по берегам реки Варты, — муж, богато одаренный способностями, молчаливый, упорно преследующий раз избранную цель. Он сидел верхом, наклонившись несколько телом вперед, а так как он не любил покрывать чем-либо голову, то ветер играл густыми, серебристыми его волосами. Открытая мохнатая его грудь вся усеяна была зажившими ранами. Стибор держал в руках длинное копье с железным наконечником, а на шее и на плечах он имел металлические круги, которые получил еще по наследству от дедов.
Рядом со Стибором стоял чуть моложе него товарищ, по прозванию Нагой. На голове у него был колпак из волчьей пасти, и, несмотря на возраст, кровь старика бушевала при виде врага; он с нетерпением ждал момента атаки. Он беспокойно водил глазами, как бы считая своих и врагов; губы его нервно вздрагивали, по временам бросая проклятия. Если бы только зависело от него, он уж давно затеял бы драку, не давая противнику собраться с силами! Копье дрожало в его руке, казалось, вот-вот, и он пустит его в поморцев.
Сейчас за Нагим стоял Лютый, глава межиречан, худощавый, бледный, высокого роста, почти без волос в бороде и на голове, с небольшими глазами и низким лбом. Это был страстный охотник и воин; не раз случалось, что он один с незначительной горстью людей врывался в земли поморцев, сея вокруг себя смерть и ужас. Копье не пользовалось у него особой любовью: вооружение его состояло из тяжелого молота и секиры. В те времена воеводы не только обязаны были отдавать приказания войскам, но и лично вести их в битву.
Четвертым был воевода Болько, известный под кличкою Черный ради цвета волос с отливом вороного крыла. Он говорил неохотно и редко только тогда, когда к тому принуждала его необходимость. Праздности он не терпел, и никто никогда не видел его без дела.
Далее следовал Мышко, прозванный Куликом, подобно всем Мышкам — высокого роста, широкоплечий, ни разу не испытавший в течение жизни, что значит болезнь; великий охотник идти на врага, болтун немалой руки. При всем том человек с замечательной твердой волей: отлично всем было известно, что если Кулик что высказал, ни за что от того не отступится, хотя бы пришлось поплатиться жизнью.
Ладить с ним далеко не каждому удавалось, но кому он хоть раз обещал свою помощь, тот всегда мог на нее положиться. Война для него представлялась самым веселым пиром. И теперь на его губах скользила усмешка: он почуял уже запах крови.
Наконец, последним стоял Порай — воевода моложе других летами. Он только и ждал приказания князя — броситься на врагов.