Древнерусская литература как литература. О манерах повествования и изображения

Семантика отрывка и умонастроение Кирилла. Краткий евангельский рассказ об Иосифе Аримафейском (Матфей, гл. 27, стихи 57 и 59; Марк, гл. 15, стихи 43 и 45; Лука, гл. 23, стих 50; Иоанн, гл. 19, стих 38) был растянут Кириллом на всю его проповедь. Кирилл по своему обыкновению превратил эпизод с Иосифом в последовательный развернутый сюжет, сконтаминировав различные евангельские детали, а какие-то придумав сам. Но самым большим новшеством явились чрезвычайно пространные речи евангельских персонажей, сочиненные плодовитым Кириллом. Богородица перед крестом произносила длинную горестную речь, а потом обращалась с риторической просьбой к Иосифу, чтобы он пошел к Пилату. И тут Иосиф произнес перед Пилатом огромную проповедь. Затем, после того, как тело Христа было обернуто в плащаницу, Иосиф «въпияше» новую речь. Далее ангелы выступили с речами, и особенно долгой была заключительная речь ангела к женам-мироносицам.

Подобная вставка речей персонажей в проповедь служила у Кирилла средством придания нарядной ясности его сочинению: «Яко же бо и пленица златы, растворены жьньчюгомь съ многоценьнымь каменьемь, веселять зрящих их на ня очи» (419).

«Слово о раслабленемь»

Речь расслабленного

Врачем издаях все мое имение и помощи улучити не възмогох… Знаемии мои гнушаються мене, смрад бо мой всякоя утехы лиши мя, и ближьнии мои стыдяться мною… Нъ чрево ми пища желаеть, и язык от жажа исыхаеть… Нъ не тъкмо въстати с одра, нъ ни подвигнути себе не могу, нозе имею непоступьне, руце же не тъчию безделне, нъ ни осязати себе тема съвладаю⁶³.

Семантика отрывка и умонастроения Кирилла. В отличие от достаточно краткого евангельского рассказа об исцелении парализованного человека Иисусом Христом (Матфей, гл. 9, стихи 2–8; Иоанн, гл. 5, стихи 5—15), ретивый проповедник включил всякого рода добавления в своей пересказ евангельской легенды и, в частности, сочинил большую речь расслабленного к Иисусу Христу. Хотя расслабленный обещал быть кратким («нъ аще мя еси о сдравии, Владыко, въпросил, то крътъце послушай моего ответа» – 332), но он, видимо, имел в виду малость перечисления из множества своих мучений, а не собственно длину речи, отрывок из которой (а не вся речь и не все мучения) приведен нами выше.

Надо отметить, что никакой жалости к расслабленному Кирилл не проявил, но, напротив, ввел далее довольно мерзостные детали (расслабленного «от всех бо пльвание слин покрываеть» – 333), намекнул на прошлую греховность расслабленного и вставил не менее большую ответную речь Христа, осудившего расслабленного за отчаянные вопли. Логичный Кирилл большой речью расслабленного просто попытался растолковать трудности положения этого парализованного персонажа («болезни напасть исповеде» – 332), в том числе – как же без этого – трудности материальные («не имею же ни имения, да бых си единого умьздил о мне пекущася человека, яко зле расточих даное ми … богатьство» – 333).

Преобладание сосредоточенной растолковательности над эмоциональностью вообще было характерно для Кирилла. Ср., например, формально-предметное описание нищего в «Повести о белоризце человеце»: «седяще мужь, в последний нищете жива, худыми оболчен ризы … ту бо яриг, и власяница, и сукняныя одежа, и от козьих кожь оболченья»⁶⁴. Рассудительны обозначения горя даже в плаче Богородицы в «Слове о сънятии тела Христова с креста». Богородица анализирует свое состояние: «Что ти ныня въсплачю? … горко уязвляюся душею… Радость мне отселе никако же прикоснеться… Ныне … радости же и веселия … лишена бых … растьрзаюся утробою … дущевьною рыдаю объята горестию, дивящися…» и т. д.⁶⁵

И не только о печальных, но и о радостных событиях Кирилл повествовал с той же неуклонной логичностью, например, в «Слове на възнесение Господне», где на горе Елеонской, по рассказу Кирилла, провожают Христа на небо праотцы, патриархи, пророки, апостолы, ученики, а ангелы и архангелы готовят облака и небесные врата для Христова вознесения; все поют; гора светится, как солнце; Бог-отец ждет вознесения и т. д. Все это Кирилл перечислял для того, чтобы убедительно растолковать величие праздника («да поистине сий праздник пълн есть радости и веселия. Радость на небесех … и на земли веселие всей твари»⁶⁶). Что-то в «Словах» Кирилла Туровского напоминает гораздо более позднего схоласта Симсона Полоцкого.

* * *