Поэтому ненависть илотов и прочих угнетенных к спартиатам была закономерной. Неудивительно поэтому, что Ксенофонт, говоря о заговоре Кинадона 398 г. до н.э. против спартиатов, заметил, что замыслы заговорщиков «совпадают со стремлениями всех илотов, неодамодов, гипомейнов и периеков: ведь когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем». Впрочем, в тех случаях, когда Спарта особенно остро нуждалась в воинах, она все же решалась освободить часть илотов, предоставляя им особое положение. Безусловно, многие достоинства спартиатов не должны скрывать от нас и явные признаки разложения этого общества, где, с одной стороны, были «равные», а с другой, «меньшие» или «худшие», т. е. 700 спартиатов, из которых лишь 100 имели свои клеры, и массу остальных, которых Плутарх называл «толпой» или «чернью». В самой Спарте была и «жалкая и нищая толпа», а за фасадом политического равенства скрывалась формация земельной олигархии. В отличие от римских рабов спартанских илотов отпускали на волю только от случая к случаю, в моменты военной опасности, и ни они сами, ни их дети не могли стать полноправными гражданами. В Риме же, как мы позже убедимся, многие вольноотпущенники пользовались всеми правами и даже в ряде случаев становились представителями самых высших слоев общества.
Спартанцы с пренебрежением относились к обычному человеческому труду, как и все прочие греки, презирая труд ремесленников. Геродот писал: «Я вижу только, что и у фракийцев, скифов, персов, лидийцев и почти всех других варварских народов меньше почитают ремесленников, чем остальных граждан. Люди же, не занимающиеся физическим трудом, считаются благородными, особенно же посвятившие себя военному делу. Так вот, этот обычай переняли эллины, и прежде всего лакедемоняне. Менее всего презирают ремесленников в Коринфе». Конечно, подобное уничижительное отношение к труженику имело губительные последствия.
Характерно и другое: пожалуй, ни в одном из тогдашних греческих государств не уделялось столь ничтожное внимание образованию, как в той же Спарте. Например, Исократ открыто упрекал спартанцев в безграмотности. Обучение чтению и письму даже не входило в их учебные программы (большинство граждан все же училось самостоятельно). Не приходится удивляться, что спартанский утилитарно-военный идеал, который превосходно описан Г. Жураковским в очерках по истории античной педагогики, оказался бесплодным с точки зрения художественно-эстетического, философского и литературного наследия. Жизненные силы народа обращались на милитаристские устремления и войны. Воин почти полностью доминировал в общественной жизни Спарты. Производительный труд был в загоне. На одной армии далеко не уедешь! Даже если у тебя имеется самое грозное оружие, которого лишен твой противник.
Удивительно и то, что с такого рода философией они стремились обратить в свою веру других. Спартанцы хотели на свой лад переделать мир, но мир сопротивлялся унификации. «Ненасытное честолюбие, – говорит Эзоп, – помрачает ум человека, и он не замечает грозящих ему опасностей». В истории мы найдем страны, ставшие вольно или невольно наследниками Спарты (со всеми плюсами и минусами). «Желая уничтожить гордость, зависть, преступления, роскошь и две самые старые и опасные болезни государственного тела – богатство и бедность, он (Ликург) убедил сограждан отказаться от владения землею в пользу государства, сделать новый ее раздел и жить всем на равных условиях, так чтобы никто не был выше другого, – отдавая пальму первенства одним нравственным качествам», – писал Плутарх. Чтобы воплотить в жизнь сей идеал, из Спарты изгнали «бесполезные, лишние ремесла». В итоге исчезли деньги, имевшие хождение в других государствах. Сюда перестали заходить чужеземные корабли. Сама собой исчезла роскошь, а с ней исчезли мастера золотых, серебряных дел, гетеры, ораторы. Это уже была крайность, а крайность попахивает дикостью.
Поэтому, оценивая плюсы и минусы Спарты, нужно принимать во внимание все эти особенности и нюансы строя. Американец В.Дюрант в «Жизни Греции» дал взвешенную оценку спартанской цивилизации. Он пишет, говоря о сторонниках Спарты: они могли позволить себе восхваление Спарты, потому что им не пришлось в ней жить. Им не доводилось близко чувствовать себялюбие, холодность и жестокость спартанского характера; встречаясь со сливками знати или вспоминая героев прошлого, они не понимали, что спартанские законы производили хороших воинов и никого более, что телесную (и мужскую) силу они превращали в бесстыдную брутальность, ибо почти полностью притупляли умственные способности. С триумфом этих законов скоропостижно скончались искусства, до их установления переживавшие расцвет; после 550 года мы уже почти не услышим о поэтах, скульпторах и строителях, работающих в Спарте.