Древняя история казачества

Из приведенных исторических данных видно, какую огромную услугу оказали донские казаки русской армии при взятии Азова. Без их помощи и этот последний поход царя едва ли б увенчался успехом. Но несмотря на это, Петр ненавидел казачество и отрицательно относился к его самобытности, к его заслугам пред Россией в течение минувших веков. Стремление к самовластию царя не могло мириться с республиканским духом казачества. Казаки за свои подвиги не получили от Москвы ничего, кроме строгих требований «чинить промыслы под ногайские улусы, под Темрюк и оказывать всеми силами помощь Азову, Сергиеву, Каланчам и Лютику»[379]. А между тем бездарные иностранцы, бывшие конюхи и матросы, которых царь величал своими друзьями и сподвижниками, пользовались его полным доверием, получили за взятие Азова высшие награды и сделались первыми участниками его триумфального въезда в Москву 30 сентября 1696 г. В длинном поезде выступали иностранцы-военноначальники, про которых под Азовом мало было слышно, на богато украшенных, в древнегреческо-римском вкусе, лошадях или экипажах. Адмирал Лефорт ехал в царских санях, запряженных шестериком, и т. д. Мало того, в бытность в Черкаске в 1695 г., царь отобрал у донских казаков грамоту Грозного царя о признании Дона самостоятельным государством, пожалованную донцам за подвиги при взятии Казани в 1552 г. Царь ласкал и награждал одного Фрола Минаева и близких ему старшин за рабскую преданность к нему. Словом, атаманы Корнила Яковлев и Фрол Минаев продали Дон Москве, продали все старые казачьи вольности. Донским войском стала управлять кучка преданных Москве старшин во главе с войсковым атаманом. Их поддерживали 11 черкасских станиц и низовые городки, а также постоянно пребывавший в Черкаске гарнизон от 2 до 5 тыс. человек. Стала проявляться централизация власти, пребывавшей в Черкаске и называвшей себя «Главным Войском». Выдача царского жалованья стала производиться по заслугам казаков, отчего иные получали больше, другие меньше. Понятно, ближе стоявшие к этой власти и проявившие больше усердия, в смысле преданности, оценивались выше других, удаленных, живших в городках, выше по Дону лежащих. Поэтому верховцы всегда считались неблагонадежными, «смутьянами», ворами. Они жили своей самостоятельной жизнью и на централизацию власти в Черкаске, часто сообщавшейся с Москвой, смотрели подозрительно. На походы Петра, а в особенности на приказы его подчиняться командирам иностранцам они отвечали скрытым ропотом, казачьим ропотом, после которого казак берется за саблю. Ропот этот еще усиливало сознание, что тысячи их братьев «по милости» Москвы скитались по Куме и Кубани, старые донские казаки, преданные казачьей идее, ставшие за вольные казачьи права и за свою старую казачью веру, в которой они родились, крестились и возросли. Пусть они во взглядах на веру были не правы, пусть по неопытности заблуждались, но ведь вводить новые порядки в грозную, сложившуюся в течение веков и при том консервативную казачью общину, как говорится «с плеча», навязывать откуда-то со стороны, из Москвы, новое верование, приказывать молиться за неведомого им патриарха и московского царя, явление на Дону до того времени небывалое, приемы недальновидные, неумелые, чисто «московские». Казаки, всегда не любившие московские порядки, ханжество и лицемерие бояр, из казачьей гордости не схотели подчиниться приказам Москвы, и одни из них с болью в сердце ушли на Куму, а другие заняли выжидательное положение.

Глава VI. Булавинский бунт