Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

Столь же исторически правдоподобна и представленная в ПВЛ ситуация на Северо-Западе Восточной Европы в середине IX в.: межплеменные конфликты в ходе славянской колонизации финских территорий, проникновение скандинавских отрядов вглубь Восточной Европы через Неву и Ладожское озеро на Волгу, утверждение на Северо-Западе скандинавской по происхождению – судя в том числе и по личным именам первых русских князей – династии. «Историческим ядром» сказания о призвании варяжских князей, вокруг которого формировалось повествование, был, очевидно, «ряд», соглашение между племенной знатью северо-западных племен и предводителем одного из скандинавских отрядов, осевших на этой территории[359].

Более того, в условиях формирования ранних государств установление власти иноэтничных правителей и сложение знати на полиэтничной основе было скорее правилом, нежели исключением[360]. Но это создавало ряд проблем, решить которые помогало сказание о призвании. Среди других, его важнейшей задачей было обоснование прав династии на власть. Приглашение или избрание ее основателя «народом» утверждало законность правления представителей этой династии. Не случайно, более поздние переработки сказаний о призвании вносят дополнительные мотивы, чтобы подкрепить именно легитимность власти основателя династии. Гальфрид повествует о женитьбе Хенгиста на дочери Вортигерна. В.Н. Татищев, ссылаясь на имевшуюся у него Иоакимовскую летопись и, вероятно, действительно используя какие-то несохранившиеся источники, хотя, возможно, и далеко не столь ранние, рассказывает о женитьбе Рюрика на Ефанде, дочери новгородского посадника Гостомысла, инициатора приглашения Рюрика. Брак с наследницей престола создавал – в более поздней исторической практике – законное основание для наследования власти и успешно дополнял «народное волеизъявление».

Таким образом, сказания о призвании правителя в раннесредневековой историографической традиции, восходящие к мифоэпической этиологической легенде, историзировались, отражая реальные межэтнические контакты периода образования «варварских» государств. Одной из важнейших их функций была легитимизация иноэтничных правящих династий, обоснование их права на власть.

(Впервые опубликовано: Элита и этнос средневековья. М., 1995. С. 39–44)

«Князь» и «каган» в ранней титулатуре Древней Руси

Е. А. Мельникова

Изучение древнерусской социально-политической терминологии IX–XI вв., в том числе титулатуры, чрезвычайно осложнено состоянием источников, а именно отсутствием одновременных древнерусских текстов и спецификой «инокультурности» зарубежных памятников. Неизбежное обращение к данным летописей – основному и почти единственному комплексу нарративных документов – далеко не всегда сопровождается учетом двух важнейших обстоятельств, сильно влияющих на достоверность этих данных.

Во-первых, даже если согласиться с наиболее ранними датами начала русского летописания – 1030-е гг. (А. А. Шахматов) или конец X в. (Л. В. Черепнин, А. А. Гиппиус), то все равно древнейший дошедший до нас летописный текст, «Повесть временных лет» (далее – ПВЛ), был написан в начале XII в., и можно предполагать, что он скорее отражает актуальную терминологию этого времени, нежели сохраняет словоупотребление X и тем более IX в.

Подтверждением этого предположения служат данные ономастики: скандинавские по происхождению имена первых русских князей передаются на протяжении всей ПВЛ в форме, сложившейся, видимо, к середине XI в. Так, в середине X в. Константин Багрянородный в трактате «О церемониях» приводит имя княгини Ольги в форме Ἕλγα с придыханием перед начальным гласным и передним е, что полностью соответствует др. – сканд. Helga, но не др. – русск. Олга[361]. В конце X в. Лев Диакон передает имя Игорь < Yngvarr как Ἴγγοϱ, сохраняя первую основу Yng– и фиксируя стяжение второй основы – varr[362]. Очевидно, что в текстах договоров X в. летописец заменяет современными ему формами имена русских князей Олегъ и Игорь, которые в середине, и тем более в начале X в., еще сохраняли исходное скандинавское произношение Helgi и Yngvarr или были достаточно близки к нему. В то же время многочисленные скандинавские имена в договорах не несут следов славянизации. Более того, летописец оказывается не в состоянии «опознать» скандинавское имя, лежащее в основе древнерусского, если оно претерпело существенные изменения: он, например, не заменяет в договоре 944 г. имя Guðleifr именем Глѣбъ, сохраняя более близкую к оригиналу форму Вузлѣвъ[363]. Формы личных имен, таким образом, указывают на тенденцию к «актуализации», свойственную летописцам конца XI – начала XII в.