Древняя Русь и Скандинавия: Избранные труды

** НПЛ. С. 106–107.

*** ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 18 Щит. по: ПВЛ-1996. С. 12–13. – Прим. ред.].

**** ПСРЛ. Т. 2. М., 1962. Стб. 13–15.

Далее начинается рассказ об Аскольде и Дире.

Композиционно текст легенды членится на четыре эпизода, внутреннее единство каждого из которых – в противопоставлении другим – подчеркивается вариативностью их в разных списках. Первый эпизод (и. 1) дает описание ситуации, введение к сюжету в целом, наиболее развернутое в НПЛ. Во втором эпизоде (пп. 2–4) обрисован конфликт, который требует разрешения, т. е. восстановления нормы. Разрешение конфликта – путем приглашения варягов из-за моря и их вокняжения – описано в третьем эпизоде (пп. 5-11). Заключительный эпизод (пп. 12–13) возвращает изложение к описанию общей ситуации, но уже в новых условиях, и создает кольцевую структуру текста. Эпизоды II и Ш по способу изложения и по объему материала одинаковы во всех редакциях, что указывает на их конституирующее текст значение. Эпизоды же I и IV факультативны: в НПЛ эпизод IV отсутствует, а эпизод I много пространнее, нежели в других летописях. Таким образом, в основе легенды лежит типичная повествовательная структура: конфликт – его разрешение.

По своему содержанию эта легенда, в отличие от других преданий ПВЛ, близка к этиологическому сказанию[573], т. е. мифу о возникновении некоей культурной ценности: она объясняла происхождение существовавшей во времена хрониста (в конце XI – начале XII в.) государственной власти, которая, как это свойственно средневековой историософии, отождествлялась с правящей династией и тем самым отвечала на вопрос «откуда есть пошла Русская земля».

Вопрос о происхождении государства/династии стоит во главе угла любой раннесредневековой «истории народа», т. е. историографического сочинения, представляющего судьбу какого-либо народа от его «возникновения» до времени хрониста. Все они в той или иной форме содержат этиологическую династическую легенду[574]. Получив в наследство вместе с христианскими воззрениями всемирную (т. е. библейскую) историю, каждое приобщавшееся к европейской цивилизации общество стремилось определить свое и своего государства место в мировом пространстве и во всемирно-историческом ряду.

Первое достигалось прежде всего путем переработки библейской легенды о заселении трех частей ойкумены потомками Сима (Азия), Хама (Африка) и Иафета (Европа), которая пополнялась наименованиями «новых» народов[575]. ПВЛ, как и многие другие европейские историографические сочинения, открывается перечислением земель, заселенных потомками Ноя. Этногенетическую легенду содержали источники ПВЛ: греческие хронографы[576] и еврейский текст второй половины X в., составленный в Италии, «Иосиппон»[577]. Но она была существенно расширена перечнем финно-угорских и балтских народов, живущих в «Афетовой» части, и списком северо– и западноевропейских народов, принадлежащих к «Афетову колену»; и тот, и другой отсутствовали в источниках ПВЛ и принадлежали перу летописца. И в обоих упоминалась русь: сначала среди финно-угорских, затем среди североевропейских народов[578], что определяло ее место в пространстве, занимаемом христианским сообществом, и относило ее вместе с ними к потомкам Иафета.

Вторая, собственно историографическая задача решалась несравненно сложнее. Закладывая основы национальной историографической традиции, составитель ПВЛ, подобно Григорию Турскому, Беде Достопочтенному, Снорри Стурлусону, имел перед собой два принципиально различных типа источников: с одной стороны, Библию и всемирные истории, основанные на ней (Павла Орозия, например, для Запада, Григория Амартола – для Руси), с другой – местные исторические предания. Народная историческая память воплощалась в мифе и эпосе. Объединяя оба источника, русский летописец, как и западноевропейский хронист, совершал переход от фольклора к истории, или, точнее, от эпической истории (квазиистории) к историографии.

Этот переход – закономерный этап в развитии исторического сознания и самосознания народов, отразившийся в большом числе текстов, условно именуемых раннеисторическими описаниями[579], и составляющий суть начального русского летописания. Характерное для них космологическое (по существу, мифоэпическое) введение заменено в ПВЛ пересказом ветхозаветной этногенетической легенды, за ним следует изложение мифоэпической истории как событийного ряда, который должен дать ответ на сформулированный (как в ПВЛ, у Снорри иГальфрида) или подразумеваемый (как у Беды, Григория Турского) вопрос о происхождении государства, т. е. правящей династии. Мифоритуальные вопросно-ответные формулы сохраняются в раннесредневековых памятниках по преимуществу как названия сочинений: «О происхождении и деяниях гетов» (Иордан), реже – в авторском тексте как постановка задачи сочинения: «Откуду есть пошла…» (ПВЛ; ср.: Гальфрид).