Древняя Русь и Великая степь

Да и могло ли быть иначе? Привезенный в Тьмутаракань ребенком, Мстислав был воспитан среди сверстников — жителей веселого торгового города с крайне смешанным населением. Товарищами его детских игр и юношеских забав были не малочисленные славяне, а местные жители, среди которых большинство составляли хазарские евреи, называвшие себя просто хазарами. Подлинные хазары жили за пределами Тьмутараканского княжества — в низовьях Волги, Терека и Дона. Последних стали называть бродниками и, несмотря на то что они говорили уже на общепринятом славянском языке и исповедовали православие, ни с русскими, ни с евреями не путали.[535] Тьмутараканское княжество было островком среди окрестных степных народов. Нормальным состоянием между теми и другими была пограничная малая война.

Так в полной безвестности, хотя и без скуки, в смешанном русско-еврейском обществе прожил до сорока лет простодушный, гостеприимный, храбрый и доверчивый князь Мстислав, пока судьба не послала ему повод прославиться. Главными противниками его еврейских друзей были касоги — черкесское племя предгорий Кавказского хребта. Видимо, против них строились импровизированные укрепления, способные укрыть стада и выдержать осаду.[536] Но для активных действий хазарские евреи привлекали русского князя, бывшего их искренним другом и искавшего богатырской славы.

Мстислав в 1022 г. убил на поединке черкесского князя Редедю, но обошелся с побежденными милостиво: женил сына Редеди на своей дочери и привлек касогов (черкесов) в свою дружину, состоявшую дотоле из немногих русских выходцев и хазарских евреев. Таким образом, на берегу Азовского моря сложилось минимальное подобие разбитой Хазарской державы, за одним лишь, но очень важным исключением: правитель был набожным христианином.

Победив Редедю, Мстислав воздвиг в Тьмутаракани церковь Богородицы, накануне своей смерти он заложил храм в Чернигове, сын его был крещен. Короче говоря, соседство с иудео-хазарами не повлекло смешения русских с евреями. Оба этноса жили дружно, но раздельно. Однако в следующем, 1023 г. наступило роковое мгновение, решившее судьбу Тьмутараканского княжества.

Жестокая братоубийственная война на Руси, разразившаяся в 1015 г., после смерти Владимира, между Святополком Окаянным и Ярославом Мудрым, ослабила Русь. После победы над Святополком Ярослав был вынужден заново покорять отпавшие окраины. Племянник Ярослава полоцкий князь Брячислав в 1021 г. взял и ограбил Новгород. Ярослав настиг его и отбил пленных, но война не утихала. Около Суздаля поднялись волхвы: «Был мятеж великий», усмиренный только в 1024 г. Отложились вятичи, вновь покоренные только Владимиром Мономахом, и северяне — обрусевшие потомки воинственных савиров. И тогда пришло время действовать Мстиславу.

В 1023 г. «пошел Мстислав на Ярослава, с хазарами и касогами». Согласно летописной манере изложения, инициатива всегда приписывается князю, а влияние советников и давление общественного мнения опускаются. Однако в свете описанной ситуации вернее считать, что на Русь пошли походом хазары и касоги, а чтобы привлечь на свою сторону часть русских, привели с собой Мстислава Владимировича.

Ярослав был в это время в Новгороде, и Мстислав в 1024 г. занял Чернигов, город, стоявший на границе «русской» и «северской» земель,[537] но киевляне отказались принять[538] к себе князя с еврейской свитой. Ярослав вернулся из Новгорода с наемной варяжской дружиной. Осенней грозовой ночью у города Листвена скандинавы встретились со степняками и убивали друг друга при свете молний[539].

Мстислав поставил в передовую линию северян, а свою дружину оставил в резерве. Когда же сражавшиеся устали, конница Мстислава ударила по варягам и погнала их, рубя бегущих. Ярослав бежал в Новгород.

Казалось бы, после такой победы Киев и вся Русская земля должны были достаться Мстиславу, но случилось обратное: Мстислав запросил мира. Почему?

Летописец вложил в уста Мстислава слова, якобы произнесенные утром после боя: «Кто этому не порадуется? Вот лежит северянин, вот варяг, а своя дружина цела». Этот возмутительный цинизм показал северянам, что их не освободили, а использовали. В X–XI вв. эта манера обращения с союзниками была хорошо известна. Так итильские цари бросали хорезмийских наемников на русов и венгров, а русов — на дейлемитов и греков, не жалея погибших. Уцелевшие северяне не могли не почувствовать себя оскорбленными, а без их активной помощи Мстислав не мог и думать о захвате Киева.

Но может быть, это была просто бестактность наивного князя, а иудео-хазары в ней не виноваты? Возможно, но даже если так, то эта бестактность есть плод воспитания в чужой среде, а там перенимание чужих воззрений неизбежно. Да и не было бы надобности включать в летопись случайную оговорку. Очевидно, она в свое время прозвучала достаточно громко, как политическая программа.