Древняя Русь и Великая степь

Почему? Да и они ли?

91. Наследие Мстислава Великого

Старший сын Владимира Мономаха, Мстислав, был верным и талантливым помощником своего отца. Его воля и незаурядные способности правителя не только уберегли Киевское княжество от распада, но и позволили ему завершить политическое объединение Русской земли. В 1127 г. Мстислав присоединил к Руси Полоцкое княжество, а захваченных в плен полоцких князей выслал в Константинополь. Недаром летописец назвал его Великим, а православная церковь удостоила канонизации. Но после его смерти в 1132 г. силы этнического развития толкнули Киевскую Русь к развалу. Возникли усобицы, ужесточились расправы, наступил политический распад государства, но не этноса.[629]

Удельные князья XII в. после смерти Мстислава Великого стали суверенными государями своих княжеств потому, что их поддерживало население, тяготившееся зависимостью от Киева. Черниговские Ольговичи — Всеволод II и Игорь II — на время сели на золотой стол киевский, но киевляне тяготились ими. Заговорщики призвали на престол Изяслава Мстиславича, и когда он в 1146 г. подошел с войском к Киеву, горожане переметнулись на его сторону. Игорь попал в плен и год спустя был разорван киевской толпой.[630] В 1157 г. в Киеве был отравлен законный наследник Мономаха, суздальский князь Юрий Долгорукий, зато в 1169 г. его сын Андрей взял Киев и отдал его войску на трехдневный грабеж: ранее так поступали только с чужими, а не своими городами.

Не пассионарное напряжение, а разнузданность инстинктов, характерная для инерционной фазы этногенеза, видна в этих и многих подобных событиях истории распада Киевской Руси. Хорошо еще, что на ее границах не было сильных врагов. Половцы, побежденные Владимиром Мономахом, предпочитали грабить Русскую землю не самостоятельно, а в союзах с враждующими князьями.[631] Западные славяне сдерживали немецкий «натиск на восток», а волжские болгары свели постоянную войну с Суздалем и Муромом к обмену набегами ради захвата пленниц. Болгары пополняли свои гаремы, а русичи восполняли ущерб. При этом дети смешанных браков считались законными, но обмен генофондом не привел оба соседних этноса к объединению. Православие и ислам разделяли русичей и болгар, несмотря на генетическую перемешанность, экономическое и социальное сходство, монолитность географической среды и крайне поверхностное знание догматики обеих мировых религий большинством славянского и болгарского населения.

Это странно: ведь кочевые половцы охотно крестились, а язычники-ятвяги христианства не принимали, предпочитая гибель или тяжелый плен. И сами русичи, при жестокости внутренних войн и утрате политического единства, сохранялись как этническая целостность. Очевидно, здесь необходимо, кроме этногенеза, учитывать и культурогенез; эти оба процесса хотя и сопряжены, но не идентичны друг другу.

Вспомним, что до X в. славянство, хотя и раздробленное политически, представляло собой единую суперэтническую целостность, постепенно воспринимавшую христианство, представлявшееся современникам тоже культурным единством. Но уже в IX в., когда для обоих суперэтносов наступила фаза надлома, положение стало меняться, медленно, но неуклонно.

На востоке, в Византии, где сохранились традиции эпохи Великих соборов V–VI вв. и церковная служба проводилась на общепонятном греческом языке, основой культурного единства было убеждение, для которого необходимо понимание. Поэтому в греческих городах шли постоянные споры на темы догматики, этики, апологетики и прочих теологических дисциплин. Духовенство практически не отделяло себя от паствы, поэтому светские образованные люди иногда становились патриархами: Тарасий, Никифор, Фотий.[632]

Потому-то, проповедуя православие, Кирилл и Мефодий перевели для славян священные книги. В их представлении обращение было неразрывно с просвещением и обучением. Славянам это нравилось, так как, крестившись, они переставали быть «варварами», а сравнивались с греками. Пройдя нужные христианские науки, способные славянские юноши, как, например, священник Иларион, могли становиться даже епископами и поучать свою паству, которая понимала язык литургии и проповеди. Поэтому православие укоренилось в царстве Болгарском[633] и каганате Киевском; однако в Моравии, соседке агрессивной Баварии, оно потерпело поражение.

Совершенно иной была христианская проповедь в Западной Европе при Каролингах. Там возникла идея, что христианское богословие — тайная наука, доступ к которой должен быть открыт только духовенству. Это мнение бытовало уже в VIII в. потому, что в 794 г. франкфуртский синод осудил обязательность церковной службы только на одном из трех языков: еврейском, греческом и латинском, но это решение впоследствии было игнорировано. По бытовавшей на Западе традиции, на родном языке разрешались лишь индивидуальная молитва и проповедь.[634]