Древняя Русь и Великая степь

За это время внутри монгольских родов произошла оригинальная социальная дифференциация. К именам тех или иных монголов присоединяются своеобразные эпитеты: багадур (батур) — богатырь; сэчэн (сэцэн) — мудрый; мэргэн — меткий; бильге — умный; бохо (боко) — сильный; тегин (тюркск.) — царевич; буюрук (тюркск.) — приказывающий; тайши (кит.) — член царского рода; сёнгун (кит.) — наследник престола; а жены их величаются — хатун и беги.[724]

Нетрудно заметить, что основная часть этих эпитетов, являющихся титулами, связана не с аристократическим происхождением, ибо все монголы происходили от Алан-Гоа и Буртэ-Чино (лани и волка), и не с богатством, то появлявшимся, то исчезавшим, а с личными деловыми качествами. Из аморфного гомеостатичного состояния иргэн (племя или подплемя) перешел в новое, активное состояние — превратился в систему, где все способности членов мобилизованы. Человек как таковой стал элементом, составляющим иргэн, что налагало на него определенные обязанности, но и давало ему защиту и место под солнцем. За обиду члена иргэна должен был вступиться весь иргэн; за его преступление тоже отвечали все сородичи. Понятие коллективной ответственности стало для монголов поведенческим императивом. На этой основе кристаллизуются права, определяемые степенями и градациями родственных отношений, и обязанности, исчисляемые в связи со способностями члена племени. Это типичный случай становления первой фазы этногенеза, столь похожий на появление феодализма в государстве Каролингов, что даже была сделана попытка назвать организацию монгольского общества кочевым феодализмом.[725]

Обычно для захвата чужих земель нужна крепкая военная организация, чтобы преодолеть сопротивление аборигенов. Но монголам помогла сама природа. Великая засуха X в. кончилась, и граница ковыльных степей поползла от берегов Шилки на юг, к Онону и Керулену.[726] На месте былых пустынь, оживлявшихся кустами эфедры, снова, как в эпоху Тюркютского каганата, стали пастись стада сайгаков и дзеренов, забегали крупные зайцы-русаки, вырыли себе норы сурки и суслики. Жить здесь стало легко и сытно, а первыми, кто освоил степные пространства вплоть до пустыни Гоби, были предки монголов.

На берегах бурной Селенги поселились кераиты; к югу от Керулена — отуз-татары, т. е. тридцать родов; южнее Байкала, на склонах Хамар-Дабана, — воинственные меркиты, а западнее их — многочисленные ойраты; самым западным монголоязычным племенем в Западной Монголии были найманы, пришедшие сюда не из Сибири, а из Семиречья и Джунгарии.[727] Это была северная ветвь кара-китаев, вытесненных в 1125 г. со своей восточной родины пассионарными чжурчжэнями. Из-за различия в происхождении, культуре и исторической судьбе найманы весьма отличались от восточных монголов, в том числе кераитов. Судьба этих северных племен, задетых пассионарным взрывом и прошедших в XI в. свой инкубационный период, сложилась иначе.

Но ведь ничего подобного не было во времена Бодончара, т. е. первого поколения потомков Алан-Гоа и «желтого пса». Братья обобрали Бодончара и выгнали его. Чтобы подчинить себе пришлое племя, Бодончар только уговаривал своих братьев, так же как и мать, на время прекратить ссоры. Никакого общественного императива не заметно — только близорукий эгоизм и личные капризы, без понимания общих задач. И это в конце X века!

К этому необходимо добавить, что прирост населения в XI в. резко увеличился. В начале XII в. монголам уже мало долины Онона. Они распространяются на запад — к Хилку и Нижней Селенге, где наталкиваются на храбрых и воинственных меркитов, мало затронутых пассионарным толчком, но хранящих традиции предков — самодийцев.

Монголам становится тесно в своей стране, и они делают то, что в таких случаях обычно предпринимается, — выбирают верховного владыку — хагана (хана). Им стал Хабул — представитель восьмого поколения потомков Алан-Гоа и «желтого пса». Он царствовал в 30-40-х годах XII в. Именно тогда закончился инкубационный период монгольского этногенеза и началась монгольская история.

Теперь вернемся к проблеме «желтого пса». Вряд ли стоит толковать миф буквально. Антропоморфизм и зооморфизм всего лишь метафоры, свойственные устному творчеству. Сами монголы и тибетцы считали светоносного юношу, преображающегося в пса, литературным образом, иносказанием. Значение же его ясно: монголы отметили и датировали путем счета поколений дату рождения своего этноса, или смену эпохи. Рождение Бодончара было для них исторической вехой, как для арабов — хиджра, с той лишь разницей, что они вели отсчет не по астрономическому, а по биологическому календарю. Ныне так считают своих мух генетики.