Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

Тоска немного сильнее. Тот же образ внутреннего стеснения, «переход от физической тошноты к нравственному состоянию», столь характерный для Средневековья (там же). «На исходе Средневековья основной тон жизни — горькая тоска и усталость» (Хёйзинга, 1988, с. 33). «Тоска разлияся по Русской земли», — говорит автор «Слова о полку Игореве»; это какое-то беспокойство, от него уж вовсе не скучно, но так же печально на сердце. Нерасчлененность понятия о духовном и представления о реальном переживании сохранялось на протяжении всего Средневековья. В переводных текстах того времени тоска — это прежде всего στενοχωρία ‘теснота, стесненность’ — места, положения, жизни вообще. Подавленность.

Бесполезность и суетность жизни определялись и смысловой близостью к слову тъщь ‘пустой, полый’ — опустошение чувства, нравственная тъщета, — все вътъще, впустую. Какая-то «беглость» жизненных отправлений, совершаемых тъскъмь, т. е. торопливо и быстро (это наречие встречается в некоторых списках «Хождения» игумена Даниила). В памятниках с XVI в. тоскливость ‘тяжесть’ в ощущении, тоскливый — подавленный, тоскнути — огорчаться, тоскование — прямая тоска (Шимчук, 1991). В русских говорах до сих пор тосный — стесненный обстоятельствами, подавленный судьбой человек.

Печаль еще крепче, это уже не грусть-тоска. Это забота, вызывающая неприязнь к причине возникшей печали. Настороженность грусти и беспокойство тоски разрастаются до такого состояния, что требуют и внимания к себе, и обязательно какого-то действия.

Печаль имеет внешние проявления в виде плача и рыдания. «Плакание и рыдание» — выразительное сочетание, которое сопровождало средневекового человека по славянскому переводу «Апостола». «И испущахуть плачь горкий и рыдание съ въздыханиемь», «горесть и рыдание окрестъ ихъ...» (Жит. Вас. Нов., 507, 476). «И бысть вопль и въздыхание, и печаль по всѣмъ градомъ» (Сказ. Мамай, 509).

Рыдать — издавать стенание и плач, пребывая в печали; перевод «Пандектов Никона» показывает, что рыдание — это сѣтование (Пандекты, 366б); греческое слово κλαίω, которое переводилось глаголом рыдати, значит ‘сетовать, оплакивать’. Но сокрушаются и сетуют не только в печали, когда уж горе «допечет». Рыдание вполне могло быть притворным, а то так и помимо желания («рыдающе неволею» — Флавий, 14). «Льстиву рѣчь его и рыдание състроено» (там же, 236). Рыдали все, рыдали много и с упоением, иногда «въ рыдании понося себе» (Нифонт, 47); «рыдаху же народа множество правовѣрных, зряще отца сирым и кормителя отходящим» (Повесть, 466). Степени проявления печали усиливаются повторением близкозначных слов: «Бысть же сетование не съкрыто, но и рыдание велегласно, и вопль въповелѣнный, и плачь оглашающе весь град» (Флавий, 244). Рыдание — степень печали, связанной с лишением чего-то ценного. Это ясно по переводу «Пчелы», в которой содержится известное высказывание о том, что кто желает чужого, «то по малѣ днии и по своемъ рыдати имать» (Пчела, 207) — глагол рыдати соответствует форме άποστερούμενος от глагола со значением ‘лишиться’. Переводчик усилил высказывание экспрессивным указанием на «сетование».

А вот скорбь и туга — вершина нарастающего натиска: пришла беда — отворяй ворота! В древнерусском языке скорбь и туга — слова абсолютно одного смысла, хотя оттенков значения так же много, как самих их источников. Полный набор: боль, страдание, болезнь, несчастье, беда, горе, печаль, забота. Скорбь и туга обычно встречаются рядом, но скорбь скорее церковное, высокое слово, а туга — народное. Поскольку значения у них были общие, со временем в литературном языке и осталось одно лишь слово — скорбь, а туга исчезла, может быть оттого, что слишком явною была связь этого слова с тужить и с тугим.