Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

Приставка о- как нельзя более точно указывает на форму действия: давно исчезнувшее представление о приближении к цели действия, о пребывании около, вокруг и возле позволяет воссоздать первоначальный образ глагольной основы. Это очень конкретное указание на то, чем можно «бить» «вокруг себя», например, отгоняя мух или выказывая симпатию. Прежде всего это, конечно, хвост. Древнеславянское его название ошибъ, ошибь, ошибие, ошабъ — ουρά греческих оригиналов текста (‘хвост’, но также и все, чем обмахиваются и от чего отмахиваются, что всегда является пото́м). Советуют, например: увидишь змею — «ими́ за ошибъ» (κέρκος), хватай за хвост, иначе не оберешься беды: «Змии нозѣ мои и колѣнѣ ошибию съвяза» (Пандекты); очень большой был «змий». О павлине рассказывают, «яко взраяй (взглянув) на перие ошиба своего красное (прекрасные), начнеть надыматися и гордо ходити» (СлРЯ, 14, с. 107, 108; 1681 г.).

Конкретность значений определяется простотой слова; образование имени существительного с суффиксом -к- приходится на ХVIIІ в. Лишь в словаре 1731 г. в слове ошибаться зафиксировано значение ‘допускать ошибку’, а словарь 1771 г. дает уже и существительное ошибка ‘погрешность в действии, суждении, мыслях’.

Русские народные говоры в различных местностях сохранили разные значения как глагола, так и нового существительного. Ошибать — это как бы последовательность такого смыслового ряда: ударять → свалить с ног сильным ударом → одолевать сокрушать → ругать, позорить → сбивать с толку, и только в современных записях находим, как заключительный этап семантического развития, значение ‘обмануть’. Ошибиться — просто оступиться, тут никакие переносные значения так и не проявились: «лошадь хромает — ошиблась». Ошибка — вина и грех, в полном соответствии с теми значениями глагола, которые характерны для него в древнерусском языке. Самопризнание в совершенной ошибке приходит довольно поздно, уже в рациональных формах суждений Нового времени. Ошибку совершают в мысли, поэтому она связана не со словом (как заблуждение) и не с делом, действием, вещью (как мерзость или гнусность). Пытливый разум средневекового человека сначала осмыслил формы обмана, особенно докучавшего ему; разделив такие формы на обман в слове (лесть), в мысли (лукавство), в деле (хитрость), он принялся за формы и типы различных ошибок. Это — процесс, не законченный до сих пор. Об этом можно судить и по множеству слов, дифференцирующих различные оттенки ошибок (промах как «освежение» образа «ошибки», но также пробел, недостаток, дефект и многие иные), и по отсутствию гиперонима, роль которого латинское слово дефект вряд ли исполнит.

Нам гораздо важнее уяснить другое: в семантическом распределении ряда слов родового смысла мы получили во владение законченную ментальную схему, в которой обман и ошибка — заманивание и согрешение — дифференцированы в четких границах того и другого: в обоих случаях различаются в мысли, в слове и в деянии.

ГЛАВА ПЯТАЯ. МЕСТЬ И ЗАЩИТА

Ну а еще какие за тобой беззакония? Воровать, чай, не станешь? А ежели и украл — невелика беда: ныне все воруют.

Владимир Соловьев

ТАТЬ, РАЗБОЙНИК И ВОР

В древнерусских текстах упоминается только слово тать, но зато «по специальностям»: тать коневый, тать церковный, просто — тать. «Правда Русская» и прочие законодательные акты тоже знают слово тать, а также слова татьба и татебное ‘то, что украдено’. Иногда говорят, что кроме татей имелись еще и татицы женского пола (Жит. Вас. Нов., 489), однако деяние, всем им присущее, именуется другим словом: крадут. «Татбѣ подобно есть украдаа» (Феодосий, 17), крадут всегда тати: «пришедше татие и покрадоша все имѣние его» (Печ. патерик, 121), потому что — «кто крадеть — татбы не лишиться» (Серапион, 4). О глубокой древности говорит такое распределение слов: крадут — это действие, связанное с тем, что скрывают, «кроют», создавая со-кров-ища; тать — это тот, кто действует тайно, таится, также скрываясь и боясь огласки. Тать крадеть буквально значит: тайно скрывает, тайно скрывается, тайно укрывает. Специально русское соотношение этих двух слов доказывается сравнением со староболгарскими текстами. Там, где в русских памятниках стоят тать, татьба, в болгарских находим крадьба, крадение; если кто «при татьбѣ ятъ» (схвачен на месте преступления — Пандекты, 244) — в болгарском варианте «въ крадбѣ ухващенъ будеть». Русские источники не знают крадьбы до XIV в., но и после этого времени слово отмечается (на месте слова татьба) лишь в специальных церковных правилах.