Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека

Объчии съли [послы] упоминаются в договоре Игоря с греками 945 г. (Лавр. лет., с. 46), обчий судъ – в Смоленской грамоте 1229 г. (Срезневский, т. 2, стб. 582). Сравнивая с польским obcy ‘чужой’, языковеды говорят, что и в этих древнерусских документах слово объчий имеет значение ‘посторонний, чужой, иной’. Ср. в грамоте 1229 г.: «Русину нелзҍ позвати немчича на обчии судъ разве [т. е. но только] на смоленского князя; аже влюбить немчичь на обчий судъ, то его воля» (в других списках иначе: «на иного князя»; Сергеев, 1967, с. 98-99), так же в переводных текстах. Общий суд в упомянутой грамоте – это совместный, посторонний, т. е., надо полагать, объективный суд, суд других, не заинтересованных в тяжбе лиц. Общий как ‘совместный’, если рассмотреть его с разных точек зрения, окажется то «своим», то «чужим», отсюда и более позднее значение слова ‘чужой, посторонний, иной’, например, в польском: «общее» поляки поняли иначе, чем русские.

Однако двузначность слова проявляется и в другом. По смыслу его, все общее – не твое, а чужое, оно принадлежит сразу всем, но оно – также собственность каждого, т. е. и твое в том числе. Ясно, что из такого круга можно пойти в любом направлении: общее как твое и общее как чужое. Издавна для восточных славян то, что является общим, имеет отношение ко всем, принадлежит всем. Собирательное слово обьчина или (книжный вариант) община на протяжении всего древнерусского периода означало ‘общение’: въ обьщинҍ значит ‘публично, на виду у всех’. Для обозначения общности имущества в Новгородской летописи это слово употребляется в записи под 1348 г., т. е. довольно поздно, но как раз тогда, со второй половины XIV в., начались те изменения в общественном укладе, которые привели к развитию русского общинного хозяйства. До этого времени соседская община обозначалась у восточных славян разными словами и различным образом, вплоть до описательных и высоких выражений, как в переводе «Кормчей»: людский сонм ‘собрание лиц’ (Пресняков, 1938, с. 190). Увидеть за пестротой обозначений реальные общественные связи далекой поры – задача всякого исторического исследования, которое идет от предполагаемого понятия к обозначающему его слову, а не наоборот.

Итак, после распадения родовых связей возникает «семья», сначала большая, чем-то похожая на прежний «род», с тем лишь отличием, что в семью могли входить не только кровные родственники. Это хозяйственное объединение, которое существовало издавна, постепенно обрастало соседями («сябрами») – другими семьями по соседству; возникали и другие объединения, например «задруга». По общности имущества и владений подобного круга лиц со временем стали говорить о том, что является «обьчимъ», что есть «обьчина», а это последнее и привело к рождению сельской общины-мира с круговой порукой ее членов во всем, что оставалось для них общим.

Для обозначения этого движения человеческих групп, постепенно входивших в орбиту задруг, семей или сябров, постоянно возникали наименования различных степеней родственных связей в границах отдельной семьи или задруги – новые слова или получившие новые терминологические значения прежние наименования. Стоило только распасться роду, как появились группы людей, никак не привязанных к роду и вообще к какому-либо родовому корню. Таков в XII в. и Даниил Заточник: оставшись один, он старается прибиться хоть к какой-нибудь социальной группе, чтобы не чувствовать себя тоскливо в обреченном на рабский труд мире (Романов, 1947); он согласен войти в состав челяди князя, в любую «семью», которая примет его, будь это монастырь или община. Внутренний протест с его стороны рождается лишь потому, что он не может примириться с тем, что везде оказывается в подчинении, даже женившись на «злой жене»: в те времена всякая социальная позиция личности основывалась еще на родовых отношениях и связях, утратив которые человек становился изгоем и парией. Весь период древнерусской истории состоит в противоборстве двух начал: родового быта и нарождавшихся феодальных отношений – владельческих прав по роду или по месту. Опираясь на право своего сословия, к которому человек принадлежит с рождения, он может достичь определенного места, но и само место становится важным в человеческом праве на жизнь. Родовые и территориальные связи сплелись в сложный узел и долго не могут еще распределиться между собой.