Древняя Русь: Образование Киевского государства и введение христианства

Сообразуясь с политическими интересами московских царей, старец Псковского монастыря Филофей в одном своем послании написал о том, что после падения Царьграда православная Москва «единственная во всей вселенной сильнее солнца светится», что московский государь самый могучий во всем православном мире, в его царстве сходятся все православные царства. В послании впервые прозвучала знаменитая формула: два Рима пали, третий – Москва – стоит, а четвертому не быть.

Слова старца начали цитировать в сборниках, внесли в государственную летопись – Степенную книгу, использовали в Уложенной грамоте об учреждении русского патриаршества. Московские книжники стали подчеркивать, что русская церковь знатностью происхождения не уступает греческой, что христианство появилось на Руси еще в I в. благодаря проповедническим усилиям посетившего русские земли апостола Андрея [3]. Тогда же в XV в. распространилась точка зрения, согласно которой русское царство берет начало со времен древнерусского государства, когда киевский князь Владимир Мономах получил из Константинополя от своего деда царя Константина Мономаха знаки царского достоинства (диадему, венец, крест животворящего древа) и был венчан ими на престол российского царства. Для большей убедительности выдвинутой версии о политической преемственности между Киевской Русью и Московским государством книжники сочинили легенду, будто

род царя всея Руси идет от римской императорской фамилии. Из этой легенды вытекало, что Рюрик (согласно летописи Нестора, варяг, родоначальник древнерусских князей) был далеким потомком Пруса – придуманного брата римского императора Августа, который поручил Прусу править областью, прозванной по его имени Пруссией.

Так под прикрытием старины новое было связано с древней историей. Именно московские книжники заронили мысль о том, что московские князья получили государственную власть от своих киевских предков. Киевское княжение изображалось ими наподобие Московской монархии. Период же раздробленности объяснялся политическими ошибками великих князей, допустивших удельное княжение, т. е. пошедших на раздел земель между младшими князьями. Выстраивалась вполне связная теория изначального становления русского национального государства, которое лишь в силу исторических превратностей, субъективных ошибок подверглось раздроблению и упадку.

Одну из наиболее впечатляющих попыток обосновать единство Руси Киевской и Северо-Восточной предпринял С. М. Соловьев. Отправляясь от теории кровного рода, историк старался показать, что русская государственность строилась на разрушении кровнородственных связей (семьи). Поначалу князья считали русскую землю принадлежностью всего своего рода, соответственно власть распределялась по степени старшинства. Но во второй половине XII в. на историческую арену выступила северная Русь и предъявила новый тип отношений, в которых заметно ослабление родовой связи между княжескими линиями, стремившимися увеличить свои силы за счет других линий, т. е. подчинить их своему господству чисто внешним (государственным) путем. Ослабление родовых связей между княжескими линиями, повлекшее видимое нарушение единства русской земли, проложило дорогу к собиранию и сплочению ее частей около единого северо-восточного центра, под властью единого царя [101, VII-VIII].

Как естественное развитие Киевской Руси, связанное с политическими следствиями колонизации Верхнего Поволжья, с наметившимся еще в XII в. при внуке Мономаха Андрее Боголюбском и со временем приведшим к утверждению государственного центра в Москве процессом превращения патриархальной власти в государственную трактовал историю Северо-Восточной Руси В. О. Ключевский [36].

Односторонность отношения к древнерусской истории была характерна для многих историков XIX – начала XX в. Значение Киевского периода зачастую принижалось. Утверждалось, что история домосковского периода не имела достаточного единства, чтобы можно было говорить о влиянии Киевской Руси на последующую культуру восточных славян. Все древние области жили самостоятельной жизнью. Все, что происходило в жизни восточных славян до образования Московского государства, имело смысл некой прелюдии к событиям, развернувшимся позднее на северо-востоке. Культурные завоевания Киевского периода в такого рода системах русской истории почти ничего не значили, поскольку северо-восток-де все начал заново [60].

Отрицание преемственности в историческом развитии возбуждало вопрос о том, кто же все-таки является наследником древнерусской истории и культуры. В конце XIX в. этот вопрос достиг особой остроты. М. С. Грушевский, отказываясь видеть в Северо-Восточной Руси продолжение Киевского периода, считал, что последний претворился в Галжою-Волынский (XIII в.) и Литовско-Польский (XIV-XVI вв.) периоды [21]. В сходном направлении рассматривали вопрос М. К. Любавский [53] и другие авторы, стремившиеся установить прямую генетическую зависимость между Литовско-Русским государством и традициями Киевской Руси.

* * *