Древние китайцы: проблемы этногенеза

Даже предпочитая при определенных обстоятельствах «служить варварам» [там же, т. VII, 166] и «выполнять свои обязанности в отношении варваров» в ущерб долгу перед Сыном Неба [там же, т. VIII, 657–658], люди «хуася» продолжали считать, что «варвары» — это «шакалы и волки» [там же, т. VII, 123], «дикие звери» [там же, т. VIII, 422]. «Варвары не связаны с нами родством и отличаются жадностью» [там же]; «варвары легкомысленны и не знают порядка, они жадны и не связаны с нами узами родства; побеждая, они не уступают славы, а терпя поражение, не приходят друг другу на помощь» [там же, т. VII, 27]; «варвары не придают значения нравственному началу» [там же, т. VIII, 830] — вот характерные высказывания деятелей эпохи Чуньцю о сущности противопоставления «хуася» и «варваров».

Эгоцентрическая модель ойкумены

Обратим внимание на термины, которыми выражалось понятие «варвары». Чаще всего это двусложные сочетания «маньи» [там же, т. 7, 179; Чэнь Дэн-юань, 1936, т. 8, 456, 562, 645, 793 и др.], «жунди» [там же, 123; т. 8, 422, 450, 593, 657 и др.], «дижун» [там же, т. 7, т. 8, 803]. Кроме того, в источниках этого времени употребляются также термины «маньи жунди» [там же, т. 7, 343] и «четыре категории и» [там же, т. 7, 194; т. 8, 666, 697].

Нетрудно видеть, что для обозначения «варваров» в эпоху Чуньцю применялись наименования нескольких конкретных групп племен, с которыми чжоусцам приходилось сталкиваться на протяжении первых веков I тысячелетия до н. э. Позднее эти этнонимы, приобретшие более абстрактное значение «варвары — вообще», стали употребляться в несколько ином смысле.

К середине I тысячелетия до н. э. каждый из четырех основных терминов оказался связанным с определенной стороной света: восточные варвары — и, южные — мань, западные — жун, северные — ди, хотя в своем первоначальном употреблении в качестве этнонимов эти термины использовались с иными географическими детерминативами (вспомним «северных жун» или «южных и»).

То, каким образом противопоставление «хуася» — «варвары» наложилось на эгоцентрическую картину ойкумены, ориентированную по сторонам света^[18] можно видеть из следующего текста, дошедшего до нас в трактате «Лицзи»:

«Живущие на востоке называются и; они не расчесывают волос и разрисовывают тело, некоторые из них не употребляют огня для приготовления пищи.

Живущие на юге называются мань; они делают надрезы на лбу и сидят скрестив ноги, некоторые из них не пользуются огнем для приготовления пищи.

Живущие на западе называются жун; они ходят с распущенными волосами и одеваются в шкуры, некоторые из них не употребляют в пищу хлебных злаков.

Живущие на севере называются ди; они одеваются в шкуры и перья, живут в землянках, некоторые из них не употребляют в пищу хлебных злаков.

…Народы пяти стран говорят на разных языках и имеют различные наклонности» [Чэнь Хао, 14–15].

В центре ойкумены расположены «Чжунго» — «Срединные царства».

Понятия «хуася» как этнической общности древних китайцев и «Чжунго» как территории расселения этой общности начали отождествляться еще в источниках эпохи Чуньцю. В «Цзочжуане», например, утверждается, что «добродетелью подчиняют Срединные царства, наказаниями наводят страх на варваров» [Legge, т. VII, 194]. «Срединные царства» противопоставляются «варварам» в том же плане, что и «хуася», и в других местах этого источника [там же, 118, 362]^[19].

Большой интерес представляют для нас те черты культуры, которые рассматриваются автором «Лицзи» как этнически значимые. Заметим, что в приведенной характеристике нет упоминаний о том, что казалось столь важным самим «хуася» несколькими столетиями до этого, — об общности происхождения. Не узы родства, а особенности культуры — вот что определяло теперь, в середине I тысячелетия до н. э., принадлежность человека к «хуася» или к «варварам».

Одним из важных этнических признаков был в представлении древних китайцев язык.

«Народы пяти стран говорят на разных языках», — утверждает автор «Лицзи» [Чэнь Хао, 15]. В «Цзочжуане» приводятся слова, приписываемые вождю племени цзянжун: объясняя, чем его соплеменники отличаются от «хуася», он говорит о различиях в языке [Legge, т. VIII, 459]. Философ IV в. до н. э. Мэнцзы, стремясь доказать идейную несостоятельность учения свего непримиримого противника Сюй Сина, характеризует его как «южного варвара, говорящего на своем птичьем языке» [там же, т. И, 255]^[20].

Помимо языка этноразличительными признаками были для древних китайцев некоторые особенности материальной культуры.