Древние цивилизации

Под влиянием идей имперского единовластия в религии Амона особенно проявились черты солярного монотеизма. В некоторых текстах, носящих явный отпечаток Амарны, Амон, подобно Атону, величается даже «единственно-единым со множеством рук» (Атон представлялся в виде солнечного диска с лучами-руками). Органично впитав в себя наследие древних жреческих школ и Амарны, фиванская теология тем не менее явилась новым шагом в развитии египетской религиозно-философской мысли. В гимнах послеамарнского периода Амон все более воспевается как бог единый, предвечный, сущность которого неведома и непостижима и проявление которого — все боги. В то же время Амон все чаще предстает в гимнах как бог, милосердный к убогому и угнетенному. И в этом нельзя не видеть воздействие изменившейся социально-политической ситуации, когда на смену внешней несокрушимости империи пришли годы испытаний. Постепенная утрата завоеванных территорий, растущие внутренние противоречия, усиление коррупции заставляли общество вновь обращаться к всемогущим богам, и прежде всего к Амону, недавнему воинственному владыке мира, теперь же всеблагому судье, «приходящему на зов того, кто пребывает в утеснении».

Усиление этического элемента в египетской религии в эпоху Нового царства на фоне все усложняющегося магического знания, углубление теологической мысли и религиозного чувства, с одной стороны, рост вольнодумных настроений — с другой,— таковы основные тенденции в духовной жизни этого противоречивого периода. Именно тогда появляется 125-я глава «Книги мертвых» с ее идеей нравственного загробного суда и создаются ритуально-магические композиции, доступные первоначально узкому кругу посвященных («Книга Амдуат», «Книга врат», «Книга дня», «Книга ночи» и др.)– В текстах гробниц фиванских жрецов и светских лиц, в молениях служителей фиванского некрополя — «послушных призыву в Месте Правды» — все чаще звучат религиозные мотивы покаяния и по мере упадка государственной религии растет благочестие отдельной личности.

И в то же время переписывается «Песнь арфиста» из гробницы царя Антефа, разгорается полемика официальной теологии с противоречащими ей идеями, и эта полемика проникает даже в заупокойную литературу (175-я глава «Книги мертвых», папирус Ани, XVIII династия). Вновь звучит мысль о вечности нерукотворных памятников — творений писцов-мудрецов древности, не подверженных разрушению, в отличие от храмов и гробниц («Прославление писцов», XIX—XX династии). Именно в эпоху Нового царства столь популярными становятся «песни услаждения сердца», героем в них мог быть теперь даже фараон «Мехи» (Хоремхеб?), попасть в гарем которого мечтает тоскующая о нем красавица. В ту же эпоху возникает явно пародийное произведение «Спор Хора с Сетом», где боги представлены порой в неприглядном обличье и благородный миф об Осирисе утрачивает свой священный пафос.

После Амарнского периода усиливается начавшаяся еще при Аменхотепе III своего рода гигантомания в храмовом строительстве, которая проявилась также в сооружении царских статуй-колоссов. Достаточно вспомнить огромные луксорские колонные дворы и пилоны с монументальными статуями Рамсеса II, гигантский масштаб сооружений в Карнаке первых фараонов XIX династии, завершивших предпринятое здесь еще Хоремхебом строительство гипостильного зала, знаменитый Рамессеум на западном берегу Фив, пещерный храм Рамсеса II в Абу-Симбеле с величественными статуями царя. Строительство заупокойного ансамбля Рамсеса III в Мединет-Абу (XX династия), напоминающего крепость, завершает эту блестящую эпоху храмового строительства.

Запечатленные в храмовых рельефах изображения грандиозных битв с азиатами, ливийцами и «народами моря», взятия вражеских крепостей и кораблей, посольств побежденных стран и верениц пленников, гробничные росписи со сценами пиров и папирусные рисунки с изображениями гаремных развлечений, скандальные процессы по делам ограбления гробниц, сохранившиеся в записях папирусов эпохи Рамессидов,— все это как бы сливается в одно огромное полотно, на котором величие и упадок империи уже сосуществуют в нерасторжимом единстве.

Воспевание воинских доблестей вырождается в пародию на них («Взятие кошачьей крепости»). Участь воина подвергается порицанию в поучениях писцов, чутко реагирующих на изменение обстановки. Гигантомания, как и войны царей XIX династии, оказывается призрачным отблеском былого величия; увлечение пышной фразеологией в надписях царей и их сподвижников, изяществом слога в поучениях-письмах и внешней декоративностью в искусстве — прикрытием все более утрачиваемого содержания. Особое поклонение азиатским богам войны — не только дань эпохе войн, но и уступка культуре народов, которых теперь признают равноправными партнерами.

Пройдет немногим более столетия, и в Азии власть фараона превратится в фикцию, и лишь посланца Амона, жреца Уну-Амона («Путешествие Уну-Амона в Библ», XI в. до н. э.), здесь еще будут терпеть и в конце концов исполнят его просьбу, признавая величие имперского бога и древней культуры подвластной ему страны.